П. — Знаете, до этих устоев и «глубин» самодержавия обыкновенно не добираются.
О. — К сожалению. Ведь находятся наивные люди, которые еще спрашивают, может или не может самодержавие «эволюционировать»? Это почти то же, что сомнение: а не может ли эволюционировать большевизм? Между самодержавием и большевизмом тут полная аналогия: оба, покоясь на абсолюте, — неподвижны. Оба или есть — или их совсем нет.
П. — Уж не считаете ли вы, что и теократичны они оба?
О. — Конечно, считаю. Ведь содержание абсолюта, на котором они одинаково покоятся, не играет в данном случае роли. Знаете, почему в левых кругах порою неотчетливо понимают большевизм? Потому что не понимают по-настоящему самодержавия.
П. — А самодержавцы понимают?
О. — Да, хотя зато ничего другого не понимают. Ведь они Россию мыслят только в углу, своем или противоположном, никогда в свободном пространстве между углами. Самодержавие победимо лишь революционным путем, — и посмотрите, как они ненавидят революцию, всякую, даже самое слово «революция». Неабсолютист, не признающий «углов», тем самым уже признает и революцию (добольшевицкую). Отсюда только и можно говорить о «центрах».
П. — Нет, знаете, если так — пожалуй, и вовсе о них не стоит говорить, о «правом», по крайней мере. Видали ли вы — даже не политика с правым уклоном, но «никакого» обывателя, антибольшевика, который не посылал бы «революции проклятья, и Октябрю, и Февралю»? Он вам и самодержавие отвергнет сто раз, и монархизм; он, пожалуй, и демократию «примет», а попробуйте заикнуться насчет революции…
О. — Эти непосредственные чувства плохо разобравшихся людей логику не уничтожают. Дело времени. Но сознаюсь, до центров им далеко. Работа Струве и иже с ним, разделив эмиграцию, как никогда дискредитировала самые идеи центра.
П. — Положим, и до Струве, в мысли о двух центрах многие видели какой-то сто первый призыв к «единому фронту»… во имя свержения большевиков.
О. — И резонно против него возражали. Еще бы! Какой «единый фронт!». И как будто можно кого-нибудь свергнуть «во имя» свержения! Как будто есть отрицательное «во имя»! Уверяю вас, причина этих недоразумений — опять в недостаточном понимании самодержавия, его обособленного положения.
П. — Еще недавно вас это непонимание мало беспокоило.
О. — Пока яма была открыта, и туда звали Марковы, Суворины, Антонии и Кириллы — особенно беспокоиться было не о чем. Теперь другое. Теперь Струве прикрывает яму хворостом и сухими листьями: правительством с царскими полномочиями — но под видом «сильной, в случае нужды, власти»; Романовым, — но называя его «Вождем»; тем же Антонием, — но под именем православия и даже христианства… Не бороться с этим, теперь, — было бы безбожно.
П. — И борьбу они сумеют использовать для своей выгоды. Мы, мол, хотим спасти Россию, а вот эмигранты-революционеры предпочитают большевиков, только бы не мы ее спасли! Назовите их самодержавцами — отрекутся, ведь имя «не начертано»! Только объявят, что вы запугиваете «призраком царизма»…
О. — Это легко предвидеть. Но ведь дело не в том, что они будут говорить, не в них самих, и уж, конечно, не в «призраках царизма». Я, по крайней мере, не очень боюсь, что этот призрак готов облечься плотью и кровью. Дело в обмане, и думать надо о честном среднем слое эмиграции, о «малых сих», для которых фанфары и замаскированные призывы возрожденцев-абсолютистов приобретают силу соблазна. Таких «малых сил» много… Одной бывшей военной молодежи сколько!
П. — На нее-то и направлены главные усилия. Все ведь около «армии» вертится. Зовут к «сплачиванью армии вокруг Вождя»…
О. — Видите! Для нас с вами преступная бессмыслица такого призыва очевидна, ибо совершись завтра, чудом, сплоченье, — сплотившимся нечего было бы далее делать. Но зовущие, хотя никаких обещаний дальнейших не «начертывают», дают широкий простор надеждам: сплотиться — не для сплачиванья же? Не для стояния же на месте вокруг Вождя? Здесь соблазн умолчаний. И соблазн немалый.
П. — Конечно, поскольку это призыв, для реальной борьбы, к поспешному приведению «армии в боевую готовность», — вы правы: обман. Но я заметил, что Струве старается, кое-где, его замазать, умерить интервенционные рвения своих сообщников: до этого, мол, еще далеко… А что касается вообще забот о русской армии — тут еще нет худого.
О. — О русской армии? Да разве кто-нибудь, в кругах «Возрождения», думает о русской армии? Там думают и говорят о белой армии, которую хотят реставрировать, и даже в более соответственном духе. Корнилов им теперь в «Вожди» бы, пожалуй, не подошел… Но подождите, послушайте: вам известно отношение к белой армии и мое, и многих из нас, в ней когда-то работавших. Я не хочу судить ее ошибок. Я храню благоговейную память о том высоком, что там было, и знаю: если б, в свое время, не существовало этой борьбы, мы, пожалуй, не смели бы смотреть в глаза чужим и своим, как теперь смотрим. Но — белая армия прошлое. Она невоскресима. Большевиков, если их победит армия, то не белая, не зеленая, не желтая, не красная, а только русская армия.