Две девочки примерно моего возраста идут передо мной, когда я отправляюсь к передней части дворца.
— Она надела жёлтую! Я была уверена, что она будет зелёной, — шепчет одна из них.
Я закатываю глаза, моя мать сегодня была облачена в жёлтую мантию.
Другая девушка сама одета в жёлтую мантию.
— Да, это была удачная догадка. Но твои волосы почти в такой же прическе, как у неё, — говорит она.
Они видят меня позади себя и поспешно удаляются, глубокомысленно кивая.
Яркие цвета и тихие коридоры двора можно принять за спокойствие и элегантность. Но это настолько надуманно и демонстративно, что заставляет меня скрежетать зубами.
Деревенские жители разбегаются и кланяются, когда я прохожу. Я знаю, что титул моей матери и её предполагаемая ненависть ко мне, держат их на расстоянии. И они всё ещё помнят девочку, с которой я однажды играла. Иногда я вижу, как они проводят пальцем по горлу друг друга. Вероятно, они рассказывают эту историю детям в ночи, чтобы напугать их. Никто не хочет связываться со мной, только если они не отчаялись или не слишком маленькие, чтобы знать.
Я дохожу до приюта и сажусь с маленькой девочкой, которая смотрит на меня огромными серыми глазами и держит большой палец во рту. Большинство детей в приюте потеряли своих родителей в пожаре или из-за отравления дымом. Опасность Осолиса велика и каждый раз, когда я навещаю этих детей, я вспоминаю о том, как опасен огонь. В Осолисе нет ничего более пугающего.
— Ты голодна, — говорю я.
Она кивает.
Вытащив яблоко из большого ящика, я начинаю нарезать его на кусочки, стараясь не рассмеяться над её неослабевающим вниманием. Она принимает кусочки, которые я протягиваю, после минутной настороженности. Я наблюдаю, как она хрустит. Яблоки всегда напоминают мне об этом месте, поэтому я люблю их есть.
— Почему ты носишь это? — маленькая девочка указывает на мою голову.
К настоящему моменту я так привыкла к этому вопросу от сирот, что он едва беспокоит меня. Хотя, когда меня спросили в первый раз, я почти убежала отсюда.
— Я не знаю, — отвечаю я.
Она кивает и снова берётся за яблоко. Остаток дня я работаю, оставаясь здесь дольше, чем обычно, по причинам, которые не хочу обдумывать. Я убираю и играю с детьми, не теряя бдительности из-за рук, пытающихся схватить мою вуаль. Если мать узнает, что происходит тут, я буду заперта навеки. Она думает, что я читаю им истории. Матрона знает, что сказать, если её когда-нибудь спросят.
Я встаю, прохожу через маленький приют и прощаюсь с Матроной.
— Спасибо, Татума, — говорит она, но не делает реверанс.
Она перестала их делать только сейчас, после трёх лет моих просьб. Она всё ещё отказывается перестать благодарить меня, что всегда, казалось мне, должно быть наоборот. Мне всегда кажется, что это я должна благодарить её.
Макушка моей головы чуть выше двери приюта. Это здание и другие дома в этом районе построены из высушенной травы, собранной во второй ротации. Каждую перемену эти дома сгорают дотла, а затем отстраиваются заново в пятой ротации. Я не могу себе представить, каково быть вынужденным всё время делать это, и думаю, что это пустая трата их времени, но понимаю, что должно остаться определённое количество деревьев Каура, чтобы можно было очистить воздух от дыма. В нашей истории были времена, когда этот баланс нарушался и приводил к большим человеческим жертвам.
Деревня всегда помогала мне смотреть на жизнь в перспективе. Худые, обветренные люди вокруг меня одеты в свободные брюки и туники, испачканные сажей от дыма и пепла. Но они счастливы. Дети бегают между телегами и повозками в босоножках, с распущенными волосами, визжат, когда их ловят.
Один мальчик спотыкается и падает передо мной. Я приседаю. Его возраст около одной перемены. Я протягиваю руку, чтобы поставить его на ноги, когда он выхватывает руку и хватается за нижнюю часть моей вуали. Я протягиваю руку вперёд и хватаю вуаль перед его рукой, а затем разжимаю его пальцы другой рукой.
Я поднимаю глаза.
Деревня перестала шуметь, все люди смотрят на нас в ужасающем молчании. Из соломенной постройки выбегают женщина с мужчиной и бегут в мою сторону. Я отпускаю руку мальчика, и женщина хватает его, стараясь держаться как можно дальше от меня.
Мужчина опускается передо мной на колени.
— Милосердная Татума, пожалуйста, не причиняй вред моей семье. Я приму любое наказание от их имени, — он умоляет меня.
У него деревенский акцент, буква «р» перекатывается в его словах. Частные наставники вбивали в меня это, и я знаю, что придворных учили тому же в дворцовых классах.