* * *
Через два дня я вглядываюсь в чёрную чащу Каурового леса. Этот лес разделяет две армии.
Между чёрными деревьями высохли и поникли лианы, что немного облегчит переход. Мне не нравится отсутствие видимости, но Ире нам помогут. А Малир пошлёт наземных разведчиков.
Как и Брумы, я не желаю покидать безопасное место у воды. Моя мать не может быть настолько глупа, чтобы поджечь Третью Ротацию, но в то же время я не ожидала, что она подожжёт и Вторую.
Я слышу неровные шаги Аквина.
— Это будет нелёгкая битва.
Хмыкаю в знак согласия. То, что мы потеряли столько людей, окажет большое влияние на то, сколько ещё людей погибнет. Мой народ — искусные воины. Солати всегда были такими. Я бы гордилась этим, если бы это не означало, что погибнут ещё сотни Брум.
— Твоя мать не всегда была такой, — говорит он, заставая меня врасплох.
Он смотрит на меня, без сомнения, с широко распахнутыми глазами.
— Я помню её молодой и беззаботной. Я бы не сказал, что она была такой самоотверженной, как ты. Но тогда её воспитывали, как и полагается воспитывать Татуму, избалованной и высокомерной, как воспитывали Оландона. Однако её счастье могло осветить комнату, и не было ничего, что она не сделала бы для тех, кого любила.
Во рту пересыхает, я вслушиваюсь в каждое слово Аквина.
— Рождение детей изменило твою мать. В какой-то мере это сломало её, как иногда бывает при родах. В то время никто, кроме твоих бабушки и дедушки, а также дяди Кассия и тети Джайн, не знал о её беременности. Но все при дворе отметили, как изменилась Аванна — Ованна в то время. Или Ванна, как она разрешала мне её называть.
Я дёргаюсь. Я не осознавала, что они были так близки.
— Татум, твой дед, заставил Ованну скрываться на время беременности. И даже когда она родила тебя, вас тут же разлучили, и её выдали замуж за отца Оландона. Она почти сразу же снова забеременела.
Он произносит "забеременела", словно у неё не было выбора. Я хмурюсь, не имея привычки жалеть свою мать.
— Её тело не исцелилось, её разум надломился, а затем свет исчез из её глаз. И как это бывает, когда мы не можем справиться, её любовь превратилась в гнев. В глубоко укоренившуюся и жёсткую форму. Вторая беременность Оландоном завершила её падение по спирали горечи и тьмы. После этого для неё уже не было пути назад.
— И ты знал всё это, — спрашиваю я.
Он смотрит на линию деревьев.
— В конце концов, я был доверенным лицом твоего деда, который лежал при смерти, отравленный твоей матерью.
— Она отравила собственного отца, — говорю я.
Я знала, что он был отравлен, но не знала кем.
Аквин угрюмо кивает, в его глазах блестят слёзы.
— Он знал, что это сделала она. Но он не понимал, почему. Думал, из-за того, что она была сломлена.
Я делаю полшага вперёд.
Глаза на обветренном лице Аквина блестят.
— Твой дед мог поднять тревогу. В свой предсмертный час он был способен раскрыть предательство Аванны и с последним вдохом потребовать её казни.
— Почему он этого не сделал? — хмурюсь я.
На его лице мелькает боль.
— Потому что это жертва, которую ты приносишь ради своего ребёнка. Ты скорее умрёшь, чем причинишь ему боль.
— Тогда как ты объяснишь поступки моей матери? — на этом вопросе мой голос ломается.
— Твоя мать отравила твоего деда, потому что он планировал убить тебя. И хотя он был справедлив, он был безжалостен там, где считал себя правым. И он не представлял будущего для Ованны, пока ты оставалась жива. Он видел, чем обернулось для неё твоё рождение, и возненавидел тебя за это. Он считал, что Ованна потеряла рассудок из-за твоей смешанной крови, что она каким-то образом заразила его любимую дочь. Он сказал о своём намерении оборвать твою жизнь в присутствии Ованны всего лишь раз. И на следующий день его не стало.
— Моя мать защищала меня.
Мой разум отказывается воспринимать эту информацию. Я не могу соотнести это с теми испытаниями, через которые она заставляла меня идти всю жизнь.
— Это так, — просто отвечает он. — Хотя я не верю, что она сломалась из-за твоей крови, было ясно, что Ованна изменилась, — он сцепляет руки перед собой. — О, она хорошо скрывала это за слоями дыма и пепла. Любые промахи она прикрывала острым умом, которым всегда обладала. Но тем, кто знал её раньше, и кто был достаточно близок к ней после, было очевидно постепенное падение.
— И поэтому она причиняла мне боль?
Аквин качает головой.
— Ничего не могу сказать относительно этого. Думаю, её паранойя, в конце концов, взяла верх над любовью к тебе. Кто может отследить логику человека, разорвавшего связь с рассудком?
Мне приходит в голову новая мысль.
— Ты много рассказываешь о моей матери. Мне бы знать, почему.
Он делает долгую паузу.
— Я хочу, чтобы ты поняла.
Я жду продолжения, но оно не следует. Мой старый тренер стоит передо мной, поднимает руку и сжимает моё плечо. Бесполезно пытаться прочитать выражение его лица. Аквин умеет скрывать чувства.
Когда он повторяет свои последние слова:
— Я хочу, чтобы ты поняла, — ещё раз, перед тем как уйти, в моём животе образуется камень.
Он хочет, чтобы я... пожалела свою мать? Увидела, что когда-то она была человеком? Что когда-то она любила меня настолько, что защищала от всех бед, как и положено родителю. Увидела, что именно я уничтожила в ней всё хорошее.
Какая мне теперь от всего этого польза?
* * *
Когда над нами смыкаются деревья, я быстро теряю из виду парящий над нами народ Ире. Армия Джована раскинулась широко, пробираясь через Кауровый лес. Чёрные деревья замедляют наше продвижение. Забавно, но раньше я бегала по этим лесам. Это был один из единственных моментов, когда я чувствовала себя свободной. Но сейчас настроение леса гнетущее и тревожное. Меня пробирает дрожь.
Не проходит и минуты, как свет полностью исчезает, а день сменяется ночью.
В Гласиуме это сопровождалось бы заморозками. Здесь же люди от облегчения снимают рюкзаки и одежду. Третья Ротация — одна из самых жарких в моём мире. Хотя мы идём по лесу, земля представляет собой твёрдую, потрескавшуюся бурую поверхность, усеянную упавшими ветками и умирающими кустами. С каждым шагом поднимается пыль, забивая нос и высушивая рот, пока не остаётся только вкус пепла. И ещё — бесконечный дым. Это похоже на то, как стоять рядом с небольшим костром. Дым прилипает к одежде и волосам, пока не остаётся только его острый запах. Даже с водой, которую мы набрали в озере Авени, я вижу, как лекари спешно лечат признаки тепловой болезни. Я не могу представить, насколько это невыносимо для Брум — даже мне некомфортно. И как бы ни было тяжело идти по жаре, ещё тяжелее спать в такой температуре. Сотни людей ворочаются, заглушая все ночные звуки. Мы с Оландоном расположились так далеко друг от друга, как позволяет наша маленькая палатка, чтобы избежать лишнего тепла.