— Всё так, как сказал мальчишка.
— Мальчишка? — я трясу головой. — Этот мальчишка — твой сын. Да кто ты такой?
Как я могла так обманываться?
Глаза Аквина затуманиваются.
— Ты мне как дочь.
Я фыркаю.
— Часто ли ты просишь своего сына убить друзей твоей дочери по приказу той, кто мучил твою "дочь" всю её жизнь?
— Не придавай ему такой важности, — ухмыляется Хейс. — Я общаюсь с Татум напрямую. Она сама наняла меня. Когда я сказал ей, чей я родственник, она ответила, что у неё есть для меня особая работа.
— Ты дурак, — шепчет Адокс. — Ты мог подвести всех Ире.
— Я бы не подвёл свою жену и детей, — говорит Хейс. Он плюёт в сторону Аквина. — В отличие от некоторых.
— Татум поставила меня перед выбором, — склонив голову, шепчет Аквин. — Она спросила, кого ей убить — тебя или принца. Я выбрал спасти тебя.
Я отворачиваюсь. Я услышала достаточно.
Джован хватает меня за руку.
— Лина, — говорит он мне в ухо. — Ты должна выслушать, что он хочет сказать. Ты никогда себя не простишь, если не сделаешь этого.
Даже в своей пульсирующей боли, я понимаю, что он прав.
Аквин видит, что я остановилась.
— Приказ Хейса был убить принца, — запинаясь, говорит он.
— И ты не удосужился сказать мне? — слабо произношу я.
— Ты не была готова!
Никогда в жизни я не слышала, чтобы он кричал. Оландон отпрыгивает назад. Я слишком зла для этого. Я делаю два шага вперёд.
— Ты не была готова сразиться с ней и победить, — вздыхает он, с усилием успокаиваясь. — Принц был тем выбором, который я сделал, когда передо мной встало непосильное решение, кого из вас спасти.
— Ты говоришь, что моя мать позволила тебе решать.
— Ты многого не знаешь о моих отношениях с твоей матерью. Я знаю её с тех пор, как она была девочкой. Я наблюдал за тем, как она сходила с ума. Я не знаю, передала ли она решение мне, чтобы я мог спасти твою жизнь, потому что она не доверяла себе. Или она действительно безумна и развлекалась, наблюдая, как мучает меня.
Мне вспоминается тревожный разговор с ним, произошедший два дня назад. Сын Аквина корчится на земле, выкрикивая ругательства.
— И, несмотря на то, что ты был свидетелем её падения, ты каким-то образом не заметил признаков катастрофы собственного сына.
По обветренной щеке моего тренера катится слеза.
— Я слишком поздно понял свою ошибку. Я не понимал, какую обиду он затаил на тебя. За то, что в его глазах ты была для меня дороже собственной крови.
Моё зрение затуманивается, и я отметаю доказательства. Всё было ложью. Вся моя жизнь.
— Ты оставил меня умирать! Ты убил мою мать, изменил своей жене с односельчанкой и оставил меня умирать, — кричит Хейс.
Выходит Хейс — полноценный Солати.
Глаза Аквина сверкают.
— Твоя мать умерла, рожая тебя. Лечь с ней в постель, было ошибкой, о которой я очень сожалею. И твоя жизнь здесь была бы ужасной. Внебрачный сын солдата Элиты. Татум не приняла бы такой порок в своей гвардии. Оставить тебя означало бы либо твою смерть, либо твоё изгнание, либо потерю моей должности. Мне нужно было заботиться о жене. Я сделал единственное, что мог сделать: я оставил тебя на торговом посту. Люди, торговавшие там, исчезали на несколько недель, и никто не знал, куда. Позже, когда я воссоединился с Хейсом, я узнал об Ире. В ту пору я просто предположил, что у них есть тайное место, где тебя могут спрятать. Я надеялся...
— У тебя не было гарантий, что они примут меня!
Лидер Ире прочищает горло.
— Были. Я дал их ему. В то время я был торговцем, о чём ты прекрасно знаешь, Хейс.
Когда Хейс бросает на Адокса презрительный взгляд, тот хмурится.
Что бы ни сделал Хейс, его обидел тот самый человек, который должен был заботиться о нём.
— Что ты за человек? — в моём голосе звучит осуждение.
Впервые лицо Аквина ожесточается.
— Моя жена не была беременна, и вдруг я объявляю, что у меня есть сын. Её осмеяли бы. Это опозорило бы наших предков.
— И всё же ты ещё до этого решил обесчестить свою милую жену неверностью. Думаешь, что я буду сочувствовать тому, кто плохо обращается со своим ребёнком? Из всех людей ты пытаешься убедить меня в этом? — я почти кричу. Я больше не могу этого выносить. — Ты должен был уйти с ним! Ты должен был заботиться о своём сыне!
— Тогда ты была бы мертва, — при этих тихих словах Аквин склоняет голову.
Я не закончила.
— Не делай вид, что у этого выбора были благородные причины. Проще говоря, ты не хотел, чтобы тебя поймали... ни жена, ни Татум. Но твоя главная ошибка в том, что ты не рассказал мне о том, что знал, до того, как Кедрик был убит. Это был шанс спасти наши отношения, — я не вижу, как по моему лицу текут слёзы. — Но ты этого не сделал, — всхлипываю я. — И поэтому ты потерял моё доверие, мою дружбу и мою любовь. Потому что ты никогда этого не заслуживал. Потому что ты не тот, за кого я тебя принимала, — и я заканчиваю самыми жесткими словами, на которые только способна. — Не называй меня больше Линой.
Оландон ахает. Аквин рассеянно хватается за грудь, на его лице отражается ужас.
То, что я сделала, редко происходит. Именно поэтому решение дать разрешение на использование своего сокращённого имени — это решение, на которое у многих уходят годы. Когда оно дано, его редко берут обратно. Потому что взять его обратно — значит признать, что ты принял неправильное решение. Для Солати это позор, подобного которому нет.
Вот как сильно я переживаю предательство отца. Уходя с поляны, я не вытираю слёзы. Внутри я пятилетний ребёнок с разбитым сердцем, прижимающий к себе любимую игрушку и плачущий о родителях. Мне всё равно, куда они заберут Хейса. Или Аквина. Мне всё равно, что они сделают. Брумы уступают мне дорогу, не отводя взглядов.
Это лишь усугубляет моё унижение.
Я ухожу.
И я бегу.
И я бегу.
Я бегу, пока, обессилев, не спотыкаюсь и не сворачиваюсь в клубок на лесной подстилке. И мне нет дела до того, что мне нужно беспокоиться о народе. Голова и сердце не могут примириться с тем, что произошло, и я виню себя за то, что не заметила признаков предательства Аквина задолго до этого.
Но чтобы искать признаки предательства, нужно сначала допустить мысль о том, что этот человек может предать тебя.
А мне такая мысль не приходила в голову.
* * *
Я прихожу в себя, открываю опухшие глаза, когда меня поднимают.
— На протяжении часов я шёл по твоим следам, — говорит Оландон.
Из глаза убегает предательская слеза: наверняка их уже не осталось. Аквин не заслужил ни одной из них.
— Где мы? — произношу я после нескольких попыток.
Холодный и хриплый звук. Идеальное отражение того, что я ощущаю внутри.
Он приседает, держа меня на руках.
— Недалеко от кромки леса, — шепчет он. — Нам нужно быть осторожными. Тебе не следовало бежать в эту сторону.
Я ничего не говорю. Я выжата.
Повисает короткое молчание.
— Но я понимаю, почему ты это сделала. И... Мне очень жаль, Лина, — его голос надламывается.
Эта новость подействовала на него так же сильно. Ведь, в конце концов, ни у кого из нас не было отца.