Она сидит на карнизе, который был моим любимым местом, у единственного окна.
Я нахожусь в самой высокой башне замка — моей детской тюрьме. В комнате, в которой я плакала, кричала и была одна в течение первых десяти лет своей жизни.
К моему удивлению, тут никого больше нет. Моя мать не глупая женщина. У неё должен быть козырь в рукаве.
Я описываю круг, приближаясь к ней в ожидании, что она удостоит меня своим вниманием. Я не утруждаю себя приветствием, и я рада, что она не сразу же осознаёт моё появление. Это даёт мне шанс понять, что я стою перед своей матерью спустя столько времени.
Её каштановые волосы скручены на затылке. Она стала худее и выше. Хладнокровная. Истинное зло до мозга костей. Ответственная за смерти сотен людей. Убийца в самом извращенном смысле этого слова. А потом деликатным движением головы она поворачивается ко мне лицом. И во второй раз в своей короткой жизни, я вижу свою мать, лишившейся дара речи.
В первый раз это было, когда я выдвинула ультиматум и вступилась за саму себя. Я сказала ей, что, если она ещё раз прикоснётся ко мне пальцем, я всем покажу своё лицо. Тогда ещё я не знала, что у меня голубые глаза, но Кедрик показал мне ужас моей матери, если моя вуаль будет снята. Ах, если бы я поняла это годами ранее.
Сегодня она огорошена видом моего лица. Я позволяю ей таращиться, задаваясь вопросом, почему она проявляет такой интерес.
— Всё, чего я хотела, это твоей любви.
— И это было больше, чем я могла дать, — ответила она тихо, давая мне понять, что я произнесла слова вслух.
Я давлюсь смешком.
— Я бы тогда согласилась на нейтралитет.
Я понимала, что мне требуется спросить у неё. Что мне нужно для полного примирения.
— Зачем тебе было издеваться надо мной, когда ты могла просто игнорировать моё существование?
Она встаёт.
— Как же твои глаза мне напоминали о нём. Как только я увидела их, я почувствовала, что мои приоритеты самоустраняются, как клубы дыма. Он был первым, кто разрушил мою жизнь, а ты продолжила его работу. Я ненавидела всё, о чём ты мне напоминала. Я была в ужасе от того, что могла потерять. Мне было омерзительно от того, какие чувства твой плач заставлял меня испытывать.
— И всё же ты продолжила делать всё, чтобы заставлять меня плакать, — отрешённо сказала я.
Это самая откровенная дискуссия, которую я когда-либо вела со своей матерью. Возможно, мы обе понимали, что никогда больше не заговорим друг с другом.
— Как ты можешь винить других за свои собственные действия? — ору я. — Ты превратила мою жизнь в ад, потому что переспала с Роско! Ты сделала это! Так же, как и он.
Это было сродни пощечины ей. Она оскаливается.
— Не произноси при мне его имя, — шипит она.
Я складываю руки, а она кривит лицо.
— Мне интересно, когда ты была настоящей. Тётя Джайн и Аквин были правы: Роско сломал тебя.
Она ахает и хватается за грудь. Серьёзно? Прошло двадцать лет.
Мать начинает плакать.
— Я любила его всем своим сердцем. А он оставил меня, как какую-то простую деревенщину.
Я вздыхаю.
— Ты, может, и не выглядишь как отребье, Мама, но внутри ты именно такая. Я понимаю, почему он ушёл.
Она снова ахает, глядя на меня, и её слёзы мгновенно высыхают.
Несмотря на это, я не уверена, что данное представление было полностью фальшивым.
— Я не куплюсь на это дерьмо. Но возможно тебе будет интересно узнать, что у Роско есть семья в Гласиуме. У меня есть кровный брат, его зовут Аднан. Вообще-то ты уже встречала его во время мирной делегации. Он сидел с нами на нескольких ужинах. И оба они сейчас здесь, на улице.
На этот раз она по-настоящему бледнеет.
Я же не испытываю никакого раскаяния.
— Ты сделала каждую секунду моего детства ужасающей. Ты наполнила его страхом, отвращением, неуверенностью в себе и обидой. Я тосковала по твоей любви, впадая в ступор, когда ты стремилась причинить мне боль, а не моим братьям. Ты заставила меня посчитать, что со мной было нечто бесчеловечно неправильное, и я ненавидела тебя за эту каждую секунду каждого прожитого дня. И всё же, в любой период моей жизни, если бы ты признала свои ошибки и приложила усилия заслужить моё прощение, я верю, что мы могли бы со временем полюбить друг друга. Мы могли бы стать матерью и дочерью.
Её глаза вспыхивают.
— Даже сейчас некая часть меня надеяться, что всё это было притворство, что ты была каким-то образом вынуждена так поступать. Но эта часть меня чересчур крошечная, как и здравый смысл в тебе. Если в тебе вообще есть что-то от матери, я хочу сказать ей, не переживать; невзирая на все твои усилия сломать меня, я победила страх, боль и неуверенность в себе, которые ты внушила мне. Я хочу уверить оставшийся в тебе осколок личности, какой ты некогда была, что я продолжу жить, а твоё зло со временем превратится в пшик, — мой голос становится глухим.
Даже если я смогу забыть метки от иголок на губах Оберона, или толпы голодных деревенских жителей. Даже если я смогу забыть, как наблюдала за смертью Кедрика, и как Кассий ломал мне кости по её приказам или все пытки. Даже если я смогу забыть всё это, я никогда не смогу забыть, что первые восемнадцать лет своей жизни я была скрыта за вуалью.
Я никогда не смогу забыть девочку с перерезанным горлом.
Я никогда не смогу забыть агонию от чувства вины, которая приходила с насилием.
Она пялится на меня.
— Я знала, что ты будешь красивой, — у неё перехватывает дыхание. — Это было моей мукой; если ты должна носить вуаль, значит, мне не дозволено смотреть под неё.
Гнев разгорается в моей душе.
— Как же должно быть было тебе трудно, — я морщусь.
Её глаза становятся печальными.
— Трудно.
Я подхожу ближе к ней. Я до сих пор не уверена, как убью её. Ничто не кажется мне достаточным, и я ненавижу ту часть себя, которая не хочет этого делать. Да, что со мной не так?
— Всё с тобой нормально, — шепчет она.
На короткий миг я злюсь, подумав, что снова произнесла мысли вслух. Но её взгляд отрешённый, сосредоточенный на воспоминаниях.
— Ты была идеальна с той самой секунды, как я впервые взяла тебя. И сейчас ты такая же, даже несмотря на то, что в тебе половина от него. Сильная и одарённая. Лидер, которого люди будут уважать и умрут, защищая.
В горле встаёт ком. Как же я мечтала услышать эти слова. Каждую секунду каждого дня своего детства.
— Ты пытаешься обмануть меня, — мой голос надламывается.
— Мои слова — не обман, — говорит она. — Но неважно, что ты была идеальна. Идеального ребёнка было недостаточно. Особенно с голубыми глазами.
— А твоих амбиций, самовлюблённости и жадности было достаточно?
Она ещё раз окидывает взглядом мои черты лица и с грустью улыбается.
— Это всё, что у меня осталось. Всё, на что я могла положиться.
Мне стало любопытным, что она не включила в этот список Кассия.
— А как же твой брат?
— Никто его так ненавидит, как я, — шепчет она, и слёзы блестят в её карих глазах. — Он знает правду. Держи своих друзей близко...