Сафонов Илья
Мечты об оловянной ложке
Илья Сафонов
Мечты об оловянной ложке
Илья Кириллович Сафонов, внук известного дирижера и педагога В.И. Сафонова, родился в Ленинграде в 1937 году. По образованию инженер-связист. Им опубликовано несколько работ по истории семьи; среди них отметим очерк "Одя" ("Новый мир", No 6, 1997) и статью "Ступени Сафоновской лесенки" ("Музыкальная Академия", No 4, 1999). Он один из авторов и составителей книги "Милая, обожаемая моя Анна Васильевна..." (Прогресс, Традиция, Русский путь. М., 1996), посвященной сестре матери И.К. Сафонова Анне Васильевне Книпер (урожденной Сафоновой, известной под фамилии Тимирева по первому браку). Ее драматическая судьба оказалась очень тесно связана с адмиралом Колчаком - их отношения стали основой упомянутой книги.
Любопытно, что даже совсем еще маленькие люди способны приспосабливаться к совершенно новым для них обстоятельствам с применением чисто звериных уловок. Первое и самое простое правило - получше спрятаться и выглядывать оттуда, как действуют в незнакомой обстановке другие, совершая время от времени короткие пробные вылазки. Зная себя сегодняшнего, думаю, что именно так я и действовал, очутившись в лучшем случае в нейтральной среде детского дома в Угличе, куда занесло меня вскоре после катапультирования из Ленинграда. Последнее, что я помню из ленинградского детства, уже из его военных времен, - это, по-видимому, осень сорок первого. Помнится железнодорожный вагон (кажется, что вагон), где я должен вот-вот остаться один среди чужих, никак ко мне не относящихся людей, растерянную маму и мой собственный основательный рев. Родителям удалось устроить меня в транспорт из города.
Углич начала войны: в памяти с трудом набирается два-три вида домиков летне-дачного типа - здесь разместили наш детдом. Какие-то аварийные события: мальчик, свалившийся с забора, первый опыт социальных контактов с неприятностями (меня то ли толкнули, то ли ударили, и это было совершенно неожиданно: как, меня, неприкосновенного и окруженного всеобщей заботой и любовью, - почему!), мою драгоценную тюбетейку забросили на дерево и, сбивая ее оттуда камнями, попали мне же по физиономии и т.д. Не скажу, чтобы я был переполнен восторгом.
Оттуда (и это опять-таки по моим не обязательно хронологически увязанным воспоминаниям) меня забрала наша ленинградская знакомая. От нее в памяти остались имя - тетя Аля (фамилию Березина я вычитал гораздо позже из писем) и общее чувство собственной нежелательности, состояние non gratа. Удивительно, как она вообще согласилась меня взять - это было следствием какой-то ее договоренности с моими родителями. Похоже, что ее собственный сын остался в Ленинграде, и мама в обмен на Алино участие в моей судьбе должна была заботиться о ее сыне - странный узор, но только такими они и были тогда; к тому же всех обстоятельств того времени мне не понять сегодня, а значит, и не объяснить. Если какая-то договоренность была, а это всего лишь догадка, построенная на двух-трех обмолвках в письмах, то задуманное не удалось: ни Аля не годилась в воспитатели чужого мальчика, ни тем более развитие событий в Ленинграде не признаешь удачным. Что происходило в последующие дни и годы с Алей и ее сыном (если он уцелел) - об этом у меня нет никакого представления.
В какой-то момент - дело было уже к зиме, если не совсем зимой - произошел акт передачи меня от Али в семейство Лебедевых-Юрьевых. Семья эта состояла из четырех человек: отца Владимира Владимировича Лебедева - главы семьи, инженера-машиностроителя; Нины Дмитриевны Юрьевой (тети Нины) - жены дяди Володи, преподавательницы музыки; ее матери, которую звали просто "бабушка", так что имя ее так никогда и не стало мне известно, и дочери Лины - той самой, в которую я, по свидетельству родственников, уже давно, с довоенных времен, был влюблен (выдержки из писем тети Вари к сестре Елене: "...Илюша безумно влюбился в одну соседку 12-ти лет и страдает от несчастной любви", и еще "...в Лину все еще влюблен, к деве часто ходит он"). Лина и вправду была хороша - тонкая девочка с яркими синими глазами, сторонница полной определенности во всем и потому несколько жесткая. (Позже, войдя в книжный возраст, я находил сходство с ней во многих литературных образах, начиная с умной Маши из журналов "Чиж" и "Еж" и кончая Катей из каверинских "Двух капитанов"). Дядя Володя был моим кумиром, но он уходил на работу, сначала загадочную - в воображении возникало огромное собрание людей, ничем по-социалистически не занятых, а потом и прояснившуюся после моих ставших частыми туда визитов. В.В. Лебедев работал в КБ завода - хорошо помню бесконечные синьки (тогда они были не условно, а действительно синими), причем занимал там солидную позицию, как бы не главного инженера. Но основной пристанью, защитой и любовью была для меня тетя Нина - у нее я находил поддержку всегда, даже если причиной моих, а иногда и не только моих несчастий бывал я сам.
В описываемом ряде событий имеется некоторый провал между осенне-летними картинами угличского детдома вместе с оправленными в тоже незимние декорации сонными кошмарами эпохи тети Али и первыми морозно-белыми сценками. Где был я, когда высыпал снег, - не знаю. Думаю все-таки, что в ласковых руках тети Нины, потому что первый зимний пейзаж - уплотненный и хрусткий снег горки, желтоватый от лошадиного навоза и вкраплений соломы, - всплывает в памяти скорее праздником, а из моего нынешнего пожилого далека кажется мне, что празднично я мог увидеть все это - да и что угодно! - только оказавшись уже с Лебедевыми-Юрьевыми.
Первое, что уверенно совмещаю с долгой (в масштабах детства) и счастливой эпохой ивановской жизни в семье Лебедевых-Юрьевых, - маленькую комнатку маленького же дома Хахариных в сельце Хуторово, где я ощутил себя в атмосфере уюта и любви. Рядом с этим домом и была, по-моему, та самая горка - а может, наоборот, овраг - из предъявленной читателю выше зимней сцены, оказавшейся, пожалуй, первой зимой, которую я могу вызвать из памяти. Там же: огромная (сделаем поправку на мой возраст, а также состояние после неидеальной кормежки у тети Али), занявшая собой целую стену комнаты кровать, и я, внедренный в ее просторы и самозабвенно что-то рассказывающий, хотя, убейте, не понимаю, откуда мне было взять материал для рассказа. Кажется, я фантазировал что-то на темы невероятных происшествий, пережитых в детском доме. Из такого рода собственных фантазий мне особенно симпатичен мальчик, у которого каким-то образом не было - слушайте! - ни рук! ни ног! ни головы!! Все необходимые органы чувств, как то - глаза, уши, рот и проч., располагались на поверхности шарообразного тела, которым его владелец умел катиться в нужном направлении. Вот на горшок сесть - тут уж приходилось ему помогать. А что, выдумка недурна, по-моему, не слабее известного человека-таракана у Кафки.
Факт широковещания с просторов кровати действительно имел место, и главным, почему я это запомнил (да-да, не выдумал, я помню!), было сладкое сознание, что меня СЛУШАЮТ! Учтите это, родители детей всевозможных возрастов: детям нужно не просто снисходительно позволять высказываться - их нужно слушать, а уж они это и поймут, и оценят. Вообще, больше разговаривайте с ними! - это уж замечание вскользь.
Раз разговор зашел о культуре, - а ведь мы о ней толкуем сейчас, так ведь, - я расскажу, как меня обучали читать. Для этой цели использовался букварь, придуманный, написанный и оформленный в книжку моими родителями и тетей Варей (все они были художниками) - видимо, предусмотрительная мама положила его в мои пожитки. Она его положила - и это, учитывая обстоятельства отъезда, само по себе замечательно, но, пожалуй, еще замечательнее, что он уцелел! В букваре были картинки, изображавшие знакомые мне из прошлой жизни предметы и лица, т.е. сами мои родственники, разные наши домашние вещи и многое другое из окружавшего нас тогда мира, и возле всего были надписи большими буквами слова, которыми эти предметы называют.
Несколько отвлекусь на соображения чуть более общего порядка. Хотя я и был убаюкан атмосферой любви, в которой меня купали под управлением тети Нины, все-таки образ, даже не образ, а облако с именем "мама" накрывало меня временами, и я смутно томился оттого, что знал - это проходит и пройдет. Вместе с облаком ко мне являлась вся прежняя жизнь, отодвинутая в область рассказов, как бы оставленная позади унесшего меня от мамы транспорта, и я недоумевал, и чувствовал - что-то сейчас не так. Но вскоре сиюминутные заботы одолевали меня, и все это проплывало, как набежавшая тень. Наверное, я был слишком мал тогда, на этом переломе своей жизни, и довольно скоро подобные минуты перестали меня посещать - и теперь я только наскребываю в памяти их дуновения. А ведь в те самые дни, о которых я сейчас так спокойно рассказываю, мои родители, да и множество других людей страдали и гибли. То обстоятельство, что у меня больше нет ни папы, ни мамы, что я круглый сирота, - это дошло до меня гораздо позже и как-то не сразу, а уж когда дошло, то совсем меня не ошеломило, потому что их - папы и мамы - не было слишком давно. И я привык к тому, что моей семьей становились поочередно другие люди - сейчас Лебедевы, очень любящие и любимые, но другие. Позже я прошел еще через несколько семей, каждый раз это были прекрасные люди, все меня любили и обо мне заботились, но это были не мои отец и мать!