— У меня нет для этого времени.
— А сколько времени могут занимать мама и кот?
— Мы возвращаемся к тому, почему я подолгу лежу на кушетке?
— Я не могу делать то, чего бы мне хотелось, потому что тут слишком много народу, так что я представил, что провожу тестирование, состоящее из двадцати вопросов.
— Вот как? Тогда это восьмой.
— Продолжаем?
— Это девятый.
— Ну и ладно. Если ты хочешь играть грубо.
— Ваш удар, Джеймсон.
Он привстал на локте и разглядывал обманчивую гладь воды, в которой плескалась стайка ребятишек. Его вопрос был неожиданным:
— Что было изначальной причиной того, что ты стала толстеть?
Ее голос был таким же натянутым, как и ее юмор:
— Я думала, что ты согласился не заниматься работой хотя бы сегодня.
— Ты уклоняешься от ответа, Лиза. Скажи мне. Я открыл перед тобой душу. Давай, чего ты боишься? Что я могу услышать нечто, что мне не понравится? Что я стану хуже о тебе думать?
— Десятый, одиннадцатый, двенадцатый.
— Стоп. Если ты мне не веришь…
— Харлан, я уже чувствую себя словно на приеме у психоаналитика.
— Ну ладно. Осталось еще восемь вопросов. Какой твой любимый цвет? Что ты надеваешь, когда ложишься спать? Ты узнаешь новости из телевидения или из газет? Ты посещала церковь, когда училась в школе? Ты вешаешь туалетную бумагу концом вперед или назад? Ты будешь заниматься со мной любовью сегодня до обеда? Какую последнюю хорошую книгу ты прочитала? Что случилось с твоим отцом?
15
Лиза смотрела на Харлана сквозь стену толщиной по меньшей мере в двадцать лет.
— Ты хорошо работаешь, Харлан. Высший класс. Прибереги свои силы на будущее.
— Я не на службе.
— Никогда бы не подумала, — ее голос звучал резко. — Ты не знаешь, как отделять отдых от работы. Ты должен быть всегда на высоте — управлять людьми, манипулировать их мыслями, совсем как…
— Как кто?
Этот тихий вопрос едва не проскользнул мимо линии ее обороны. Лиза резко села, натягивая одежду на новый купальник.
— Я уже достаточно пробыла на солнце. Давай вернемся.
— Как хочешь.
Он собрал вещи и последовал за ней по горячему песку. Лиза была в ярости. Он знал, что она сходит по нему с ума, но этого ему было мало. Он хотел добраться до болезненной правды, но способ был неверным, и неверно было выбрано место. Лиза вдруг почувствовала себя подопытным кроликом, необходимым в его экспериментах. Харлан вывел ее из себя, принял гневную вспышку безропотно и ослабил давление. Пока. Но он не собирался отпускать ее от себя никоим образом.
Когда они вошли в лифт, Харлан привлек ее к себе. Он одолел ее начальное сопротивление, удержав ее, потом ослабил свои медвежьи объятия, когда почувствовал, что ее бьет мелкая дрожь.
— Харлан, я…
— Молчи. — Он приподнял ее голову и легко коснулся губами губ. — Все в порядке.
И он продолжал обнимать ее, пока лифт не остановился. Его большая рука была такой надежной, и она прижалась к нему, освобождаясь от тяжести этого разговора, окруженная его теплом, его запахом, его силой. Но ощущение безопасности и покоя было недолгим. Лиза закрыла глаза и попыталась сдержать прилив боли, который поднимался внутри нее. Пока она боролась с этим, Харлан обнимал ее надежно и крепко, понимая, что она балансирует очень близко к краю.
Они вернулись на корабль. Все так же обнимая Лизу одной рукой, Харлан повел ее через главный салон к лифтам. Тут же кто-то из съемочной группы направился к нему.
— Эй, Харли, что?..
Он отмахнулся одним движением руки. И больше не думал о своих сотрудниках.
Харлан проводил Лизу до ее каюты. Она была несколько этим удивлена, но и благодарна тоже. Теперь она имела возможность побыть в одиночестве и собраться с мыслями. Вопросы Харлана потрясли ее до глубины души. И тут она поняла, что он не собирался уходить.
Она смотрела, озадаченная, как он расстилает постель и взбивает подушки. Когда он откинул стеганое одеяло, Лиза не смогла сдержать удивления.
— Что ты делаешь, Харлан?
— Каждому нужно надежное убежище. Я занимаюсь его устройством. И я хочу быть его частью. — Он растянулся на краю и похлопал рукой по месту рядом с собой. — Иди сюда, Лиза.
«Харлан, пожалуйста. Не заставляй меня делать этого. Я не могу справиться с этим». Но сильнее этого пугающего внутреннего голоса был тихий шепот: «Он может помочь тебе пройти через это. Позволь ему. Верь ему». Она двинулась прежде, чем поняла, что приняла решение.
— Вот сюда, дорогая. Вот так, — он усадил ее рядом, и когда она прислонилась к нему, обернул вокруг них одеяло. — Так лучше? Я просто посижу с тобой немного. Все в порядке?
Да, Харлан был тонким психологом. Она знала точно, что он делает, но от этого его методы не становились менее действенными. Как обаяние. Он возводил вокруг нее мощную крепость, которая могла выдержать любые тайны, лежащие на ее сердце тяжелым грузом. Никакого принуждения, даже намека. Рядом с ней был Харлан Джеймсон. Он мог ходить по водам. Он мог исцелить раны ее детства, если она наберется смелости открыться ему. Лиза нервно передернула плечами и решилась:
— Что ты хочешь узнать, Харлан?
Его рука гладила ее волосы мягким успокаивающим движением.
— Мне ничего не нужно узнавать. Это ничего мне не даст, Лиза. Это необходимо для тебя. Но я прав в том, что нужен тебе. Ты понимаешь?
Она поняла не сразу. Пока не начала говорить.
— Он бросил маму и меня, когда мне было шестнадцать. Сбежал с какой-то красоткой. Я никогда больше не видела его. Ни открытки, ни звонка — ничего.
— И это разбило твое сердце?
— Я ненавидела его… Я была рада, когда он ушел, но никогда не простила его за это. — Она сжалась, ожидая его слов, словно подсудимый в ожидании приговора. — Это не имеет никакого смысла, да?
Харлан ласково погладил ее по щеке.
— Уверен, что да.
Ответ Харлана выбил ее из равновесия, и растерянная Лиза не могла сопротивляться нахлынувшим воспоминаниям, больно ранящим душу. Его пальцы напоминали ей, что он рядом, и она не останется в прошлом одна. Харлан мог вызволить ее оттуда в любой момент, если он ей понадобится.
— Наша семья был не такой счастливой, как твоя — в ней правила разрушительная ярость. Мой отец ненавидел свою работу. Он был маленьким человеком, зависящим от всех, как он привык говорить. При всем этом он был очень горд, и я предполагаю, что он испытывал муки, ежедневно подвергаясь унижению. Единственное место, где он чувствовал себя сильным, был дом, и он правил в семье кулаком. Он не позволял маме работать, даже когда денег было в обрез. Он не разрешал ей брать чековую книжку или открыть свой кредит. Он выдавал ей наличные на покупки и скрупулезно считал сдачу, которую она приносила. Если она где-то задерживалась, он обвинял ее в том, что она с кем-то встречается. Я должна была быть дома к его приходу. У меня не было друзей, потому что я не могла никуда пойти и не могла никого пригласить к себе домой. Он подавлял нас. Я помню, что мама была хорошенькой и стройной. Я думаю, она стала набирать вес, чтобы остановить обвинения отца, считая, что он не будет ревновать, если подумает, что никто из мужчин больше ее не захочет. И еще в еде она находила утешение. Это занимало время, это требовало внимания, и, само собой, еда была, наверное, почти что единственным удовольствием, которое у нее было. Ее план сработал, и сработал слишком хорошо. Он перешел от обвинений в неверности к тому, что она не заботится о нем, зато слишком заботится о себе. Было похоже, что он всегда найдет повод, чтобы держать ее в унижении и подчинении. Она не могла уйти от него. Она никогда в жизни не работала ни дня. И держала меня при себе.
Я полжизни провела, выслушивая от отца всякое: «Ты бесполезна», «Ты ленива», «Ты не можешь о себе позаботиться», «Никому ты не нужна», «Ты не владеешь собой», а от матери только и слышала: «Ешь, и тебе полегчает», «Не напрашивайся на неприятности», «Не доводи его до бешенства», «Мы в нем нуждаемся», «Не слушай, что тебе говорят мальчишки, они все хотят только одного» и, разумеется, ее коронное: «Не обращай внимания на их приставания» и «У тебя хорошенькое личико». Я оглядываюсь назад и вижу, что они просто перетягивали меня между собой, но я верила им. Я верила во все это.