Гамид неожиданно умолк, словно наткнувшись на что-то неудобочитаемое.
— Ну, читай, читай же дальше! — раздались нетерпеливые голоса.
— По-моему, и так ясно, — отнекивался Гамид и готов был захлопнуть книгу.
Но Али-Сатар, шутливо преображаясь в городничего, которого не раз играл в «Ревизоре», властным жестом руки указывая на книгу, безжалостно приказал:
— «Нет, черт возьми, когда уж читать, так читать! Читай все!»
А Сейфулла, со своей стороны, ядовито осведомился:
— Ты что же остановился? Может быть, дальше идет что-нибудь не по-твоему?
— Право же, товарищ Сейфулла…
— Говорю тебе — читай!.. Ну!..
Тон Сейфуллы заносчивый, властный. Лукавая улыбка пробегает по губам Гамида.
— Ну, если вы настаиваете… — И Гамид читает: — «Доморощенный гений будет всегда копировать Кина, а не Сальвини. Он всегда будет приходить за пять минут до начала спектакля, а не за три часа, как Сальвини».
Сейфулла хмурится… «Доморощенный гений»? «За пять минут до начала»?.. Ну, это уже явный наглый намек на него, на Сейфуллу! Житья скоро не будет от этого Станиславского с его книгой и его последователями.
А Гамид между тем, как ни в чем не бывало, продолжает:
— «Причина очень проста: для того, чтоб готовить что-то три часа в своей душе, надо иметь, что готовить… — Гамид резко подчеркивает слова «что готовить». — Но у доморощенного гения ничего нет, кроме его таланта. Он приходит в театр с костюмом и чемоданом, но без всякого духовного богатства. Что ему делать в своей артистической уборной с пяти часов до восьми? Курить? Рассказывать анекдоты? Так это лучше делать в ресторане!»
Сейфулла в сердцах воскликнул:
— Твой Станиславский клевещет на актеров! Не только его замечательный Сальвини, но я сам, если нужно, прихожу в театр за три-четыре часа до спектакля и готовлюсь к выступлению. — Он обвел взглядом присутствующих: — Разве не так?
— Дело совсем не в этом… Да вот, поскольку мы уже затронули этот вопрос, дослушайте… «Одни актеры приходят в театр за пять минут, другие, напротив являются задолго до начала спектакля, повторяют механически текст роли, тщательно одеваются, костюмируются, гримируются, боясь опоздать к началу, но при этом совершенно забывают о душе. Тело приготовлено, лицо загримировано, но спросите тех и других: вы оделись и загримировались, но умыли ли вы, одели ли вы и загримировали ли вы вашу душу?»
Сейфулла передернул плечами… Этот юнец Гамид вконец распоясался — вздумал читать нравоучения ему, Сейфулле, ветерану азербайджанской сцены!.. Как всегда, разобидевшись, Сейфулла нервно закурил папиросу, сделал вид, что собирается уходить. И, как всегда, его не удерживали: пусть покурит в уединении, пусть успокоится!
Чингиз решил, что настал момент, когда можно выиграть в глазах шефа, вступившись «за своих».
— Вы меня извините, если я вмешаюсь в этот неприятный спор, — сказал он, — но мне кажется, что спор этот не возник, если б наш художественный руководитель проявлял чуткость не только к своим любимым ученикам и ученицам, но и ко всем остальным.
Виктор Иванович смутился: он знал, что за его спиной кое-кто упрекает его в склонности окружать себя любимцами, и при этом имеют в виду главным образом Гамида и Баджи.
Были ли подобные упреки справедливы? Нет, тысячу раз нет! Но Виктор Иванович сам признавал, что порой он не может сдержать своего восхищения перед талантом, стремится быть ближе к такому человеку и этим, очевидно, вызывает зависть к тому, кем заинтересовался, и неприязнь — к себе. Виктор Иванович укорял себя за столь откровенные и восторженные порывы сердца, быть может неуместные для художественного руководителя театра, но не в силах был с ними сладить. И тогда он принимался оправдывать себя: даже отец многочисленных детей не мог бы каждого своего ребенка любить с равной силой.
Все это так. Но в данном случае, не был ли он слишком суров к Телли, к девушке-азербайджанке, делающей лишь первые шаги на сцене? Может быть, не следовало быть к ней таким требовательным?
Ободренная заступничеством Чингиз, Телли сказала:
— Вы, Виктор Иванович, художественный руководитель и главный режиссер, вы должны были указать мне, как сыграть, и я сыграла бы точно так, как вы указали.
Нелегко было вызвать гнев Виктора Ивановича, когда задевали его самого. Но при этих словах Телли обычной выдержке его пришел конец:
— Сколько раз твердил я вам в техникуме и теперь тысячу раз на день повторяю, что актер — самостоятельный художник, и он не имеет права перекладывать свою ответственность актера ни на режиссера, ни на автора, ни на художника театра, ни даже на самого дьявола! — гневно воскликнул он, и лицо его побагровело. — Сколько раз твердил я вам и теперь повторяю, что правдивый, яркий сценический образ может родиться только в творческом взаимодействии актера и режиссера, а не в слепом, автоматическом, рабском исполнении приказаний режиссера!.. И вот, молодая актриса, с позволения сказать, моя ученица, приходит на репетицию и начинает хныкать: «Укажите мне, что и как я должна сыграть, и я вам точно сыграю». Безобразие! Стыд!