Долго и гневно отчитывал в этот день Телли художественный руководитель. И, видя его столь справедливо разгневанным, никто, даже Чингиз, не решался вступиться за нее…
Оставшись с Баджи наедине, Телли угрюмо спросила:
— Ну что, понравилось тебе, как твой Виктор надо мной издевался?
— Ты опять за свое! — воскликнула Баджи. — Он учит тебя, а не издевается над тобой. Не забывай, что мы обязаны следовать советам худрука.
Казалось, Телли ждала этих слов.
— Обязаны? — переспросила она, прищурясь. — А что, если я не буду следовать?
— Хорошего от этого не жди!
— Напрасно так думаешь! Неужели ты считаешь, что у кого-нибудь хватит смелости уволить меня из театра?
— А почему бы нет?
Телли снисходительно усмехнулась:
— Эх, Баджи, Баджи! А еще считаешься умной! Меня, молодую актрису азербайджанку, каких у нас сейчас по пальцам перечесть, — выгнать из театра? Да ты в своем уме, что ли? — Она с вызовом подбоченилась: — Пусть только попробуют меня тронуть!
Пожалуй, с этим нельзя было не согласиться. Телли почувствовала это и уже спокойней добавила:
— Сейчас, пойми, сила на моей стороне, и я могу вести себя так, как мне нравится.
А вот с этим Баджи хотелось поспорить:
— Ты, Телли, все говоришь о себе да о себе, а разве судьба нашего театра тебя не волнует?
— Волнует, конечно: я — актриса. Но прежде всего меня волнует мой собственный успех.
— Да ведь успех театра одновременно и твой успех!
— Слышала об этом уже не раз… Но актер хочет, чтоб публика любила именно его, именно им восхищалась, носила его на руках.
— Похоже, что это из репертуара твоего шефа!
— Это — желание любого актера, если он только не лицемерит… Как некоторые другие!
— Ты хочешь сказать: как я?
— Я уже сказала!..
Прошла неделя. Для участников спектакля шились костюмы.
— Ну, разве это костюм для парижанки? — ворчала Телли, вертясь перед зеркалом в костюмерной, брезгливо одергивая платье.
Баджи, ожидавшая примерки, заметила:
— Не забывай, Телли, что Эдиль — всего лишь карикатура на настоящую парижанку.
Телли твердила свое:
— Какое безвкусие!
Натэлла Георгиевна не выдержала:
— Неужели ты, Телли, не понимаешь, что такая дамочка, как Эдиль, не обладает хорошим вкусом?
Телли вскипела: из нее хотят сделать на сцене шута горохового! А сейчас еще и эта швейка вздумала учить ее, актрису, уму-разуму!
— Такие платья носили не в Париже, а наверно у вас в Тифлисе, на майдане, да и то сто лет назад! — огрызнулась она и, сняв с себя платье, швырнула его на стул.
Баджи замерла: ну и нахалка же эта Телли! Но Натэлла Георгиевна осталась спокойной: чего только не наслышишься от акт-рис во время примерки!
— А где ты, собственно, видела парижские платья, что так уверенно о них говоришь? — с усмешкой спросила она.
— Где?..
Разве можно было забыть те минуты в спальне Ляли-ханум, когда стояла она, Телли, перед зеркальным шкафом, приложив к груди настоящее парижское вечернее платье — василькового цвета, с открытой шеей и спиной, с изящной серебряной вышивкой? Оно было «дернье кри», последним криком моды, как раз тех лет, в какие происходило действие пьесы. Да, в таком платье можно было б не краснея показаться на сцене в роли Эдили.
— Где видела — мое дело! — отрезала Телли. — А в этой хламиде я на сцену не выйду — ни за что!..
Она быстро переоделась, направилась к Сейфулле: кто, как не шеф, должен оказывать помощь при таких неприятных обстоятельствах?
Шеф поддержал свою подшефную:
— Ты удачно вспомнила о Ляле-ханум — советую тебе к ней обратиться. Уверен, она даст тебе надеть свое платье, хотя бы на премьере. Если понадобится, я сам ее попрошу.
Говоря так, Сейфулла высказывал заботу не только о своей подшефной: он быстро сообразил, что, выгляди Телли в роли Эдиль богаче и привлекательней, она облегчит и его задачу: убедительной станет увлечение Балаша Эдилью…