Хабибулла усмехнулся:
— Слишком сложное толкование, уважаемый художественный руководитель! Смею вас уверить, что наша азербайджанская публика, не искушенная в подобных тонкостях психологии, понимает эти слова Севили, равно как и напутствие Гюлюш, прямолинейно.
Он подчеркнул слова «наша азербайджанская»: пусть чужаки не суют свой нос куда не следует! О, если б мог он напрямик, со всей полнотой мысли и чувств высказать все, что скрывалось за этими двумя словами!
В спор вмешался Гамид:
— А если даже и так, как вы, Хабибулла-бек, говорите о наших зрителях, — спросил он с вызовом, — неужели было б правильней, если б Севиль подчинилась Балашу, осталась бы у него жить по стародедовским обычаям, влачила бы животную жизнь, соблюдая то, что вы, по-видимому, считаете нравственной чистотой и невинностью?
— Но согласитесь, молодой человек, что путь на улицу, который благословляет Гюлюш… — Хабибулла, не договорив, развел руками, словно незачем было доказывать то, что и так всем ясно.
— Да поймите же вы, что не на этом мрачном пути желает Гюлюш удачи бедной Севили! — с досадой воскликнул Гамид. — Автор сгустил краски и этим внес элемент драматизма, который восстанавливает зрителей против мещанина-мужа, против пошлости, грязи насквозь прогнившего старомусульманского общества, против семейных устоев мусаватской интеллигенции! Мне думается, что устами Гюлюш автор хотел сказать, что если б азербайджанке для подлинного ее раскрепощения пришлось бы пройти часть жизни даже через очень страшные испытания, подобные позору падения, то и в таком случае не следовало бы останавливаться перед ними. И еще мне думается, что, по мнению автора, жизнь Севили с Балашем, хоть и под семейным кровом, ничуть не счастливей, ничуть не нравственней, чем участь так называемой женщины с улицы.
Баджи невольно кивнула. Разве не бывало так, что сама она, запертая Теймуром на замок, завидовала тем женщинам с накрашенными щеками и подведенными глазами, прохаживавшимся у задней ограды садика, известного в городе своей дурной славой?
Но Хабибулла не склонен был соглашаться с Гамидом.
— Странная и чуждая азербайджанской культуре философия! — произнес он, пожав плечами.
— Ошибаетесь, Хабибулла-бек, совсем не чуждая и ничуть не странная! Просвещенные люди Азербайджана всегда придерживались подобных взглядов. Наш видный прогрессивный писатель Мамед Кули-заде — разве не доказывал он на страницах журнала «Молла Насреддин», что положение женщины-затворницы в мусульманском обществе не менее позорно, порочно, греховно, чем положение женщины с улицы? Такая позиция имела огромное полемически действенное значение для раскрепощения женщины, и пьеса, которую сегодня наш театр показал, продолжает эти смелые прогрессивные традиции.
«Умница, умница наш Гамид! — восхищалась Баджи. — Крепко же он разделывает этого противного очкастого всезнайку!»
Хабибулла и впрямь был приперт к стене. Но не так легко было заставить его признать свою неправоту. Сделав озабоченное лицо, он с притворной тревогой в голосе спросил:
— А не кажется ли вам, товарищи, что пьеса во многом повторяет ибсеновскую «Нору»? И тут и там женщина, не поладив с мужем, покидает его и родной дом; и тут и там поступает она так во имя так называемой свободы личности; и тут и там автор стоит на стороне своей героини, сочувствует ей, любит ее?
— Ну и что ж из этого? — спросил кто-то из актеров, не понимая, куда клонит Хабибулла.
— А вот что… Пьеса «Нора» была вполне уместна полвека назад в буржуазной Норвегии, где права женщины были ограничены. А у нас, в современном Азербайджане, где советская власть провозгласила женское равноправие, раскрепостила женщин, привлекла их к участию в социалистическом строительстве, «Севиль» вновь поднимает вопрос, уже давно решенный жизнью, и этим самым как бы ревизует его. Боюсь, что автор в своей проповеди недалеко ушел от того, к чему полвека назад призывал буржуазный индивидуалист Ибсен… — Хабибулла покачал головой.
Баджи слушала, и все в ней негодовало: так говорить о замечательной пьесе «Севиль», так ее чернить! Как напоминал он сейчас слепца, который обращает глаза к солнцу и не видит его!
Еще минуту назад единственным желанием Баджи было избежать встречи с Хабибуллой. Но сейчас, взволнованная, возмущенная услышанным, она шаг за шагом, сама того не замечая, приближалась к спорящим.