Взять, к примеру, успех «Севили». Долго и тщетно подбивала Баджи Фатьму на развод, а вот «Севиль», снискав общественный успех, послужила последним толчком, чтоб Фатьма решилась. Дело, конечно, не в том, что он расстался с этой опостылевшей ему длинноносой дурой, а в том, что с разводом он потерял своих детей, свой дом.
Хабибулла старался не думать о детях: он давал им на жизнь, а Фатьма, поступив на работу, как ни странно, осталась заботливой матерью — дети сыты, чисто одеты, хорошо учатся. Хорошо учатся! Только чему? Тому, чему учит советская школа и что так ненавистно ему, их отцу!
Любил ли Хабибулла своих детей? Любил, пожалуй. Но он хотел видеть ответную любовь, а встречал лишь угрюмые взгляды исподлобья, отчуждение, страх. Старшей, Гюльсум, было почти тринадцать лет, младшему — девять. Хабибулла чувствовал их молчаливое осуждение, в глубине души испытывал перед ними стыд, и это убивало в нем любовь.
Да, дорого обошелся ему успех «Севили»! Хабибулла чувствовал себя таким же одиноким, как в те далекие времена, когда, изгнанный из родных краев, принужден был переехать в Баку. Но в ту пору он был молод, ему еще не было двадцати лет, и, казалось, жизнь — впереди. А теперь время безжалостно приближало его к старости. Что сулило оно ему — беспощадное, непобедимое время?
Так же было и с успехом агитбригады, с «Могилой имама». В одном из колхозов, вскоре после того, как там побывала бригада, разоблачили и арестовали двоюродного брата Хабибуллы, бывшего царского офицера, поддерживавшего связь с бывшими помещиками и кулаками и пристроившегося в том колхозе, чтоб развалить его. Правда, с двоюродным братом Хабибулла не общался уже в течение двадцати лет, но арест близкого родственника-однофамильца доставил Хабибулле много неприятных минут: его вызывали к следователю и едва не коснулись самых скользких и сокровенных сторон его теперешней жизни.
Случайны ли были подобные совпадения тех или иных успехов театра с его, Хабибуллы, личными неудачами или была в этом какая-то скрытая закономерность?
Хабибулла сопоставлял, задумывался и приходил к мысли, что совпадения эти не случайны. Такова горькая ирония судьбы: он как руководитель обязан стремиться к успехам театра, а между тем эти же успехи наносят жестокие удары ему самому! Эта мысль наполняла Хабибуллу суеверным, почти мистическим страхом.
КОЖАНЫЙ ДИВАН
Как-то, приоткрыв дверь одной из актерских уборных, Хабибулла застал Баджи за переодеванием. Не в силах отвести от нее глаз, он перешагнул порог. Будь что будет!
За кулисами знали привычку директора — без стука, с деловым видом входить в уборные актрис. Кое-кто смотрел на это сквозь пальцы, кое-кто — со снисходительной, а подчас благосклонной улыбкой.
Но Баджи, завидя непрошеного гостя, быстро накинула на себя халат и возмущенно крикнула:
— Прежде чем входить — принято стучать!
Хабибулла хотел было отделаться шуткой, но Баджи не дала ему договорить:
— Сейчас же уйдите отсюда!
Почувствовав, что прекословить бесполезно, опасаясь открытого скандала, Хабибулла попятился к выходу, сконфуженно бормоча извинения.
С этого дня, однако, встречаясь с Баджи, Хабибулла раскланивался с ней любезней, порой останавливал ее, участливо расспрашивал о работе, давал советы, предлагал помощь. И всякий раз в памяти его возникала иная Баджи — какой он увидел ее в тот краткий миг, перед тем как она накинула на себя халат.
Он дивился своему новому отношению к Баджи, корил себя: чего это он так расчувствовался? Разве Баджи не его враг, и разве не следует ему, Хабибулле, где только возможно, причинять ей вред?
На любезности Хабибуллы Баджи отвечала сухо, по-деловому: он — директор, имеет право спрашивать ее, давать советы, а она обязана ему отвечать. При этом глаза Баджи упрямо глядели в сторону, на лбу лежала хмурая складка, губы едва разжимались для ответного слова. Все в ней говорило: ни ваши любезности, ни ваше внимание не вызовут во мне добрых чувств — я знаю вас давно и слишком хорошо!
Хабибулла чувствовал это. Но он считал, что плох тот мужчина, который, добиваясь расположения женщины, падает духом при первых неудачах. А уж себя-то он плохим мужчиной не считал! Хитрости у него хватит, чтоб при желании найти ключ к любой женщине, даже к такой недотроге, как эта Баджи. Неужели он глупей ее первого муженька, кочи Теймура, или ее теперешнего избранника, этого белобрысого учителишки? Нет, конечно! И, размышляя так, Хабибулла молодцевато подкручивал усики, с некоторых пор подернувшиеся сединой настолько густо, что время от времени их приходилось подкрашивать у парикмахера.