— А примут ли меня?
— Я поговорю о тебе в правлении, быть может возьмут внештатным, — ответила Ругя.
Но тут Шамси вновь обеспокоился и спросил с опаской:
— Что еще такое — внештатный?
Ругя объяснила и добавила:
— Справишься, надо только хорошо и честно работать.
— А где же я буду работать?
— В наших магазинах.
— И у тебя, значит?
— И у меня.
Голова у Шамси пошла кругом. Все в этом мире перевернулось вверх дном! Женщина готова помочь своему бывшему мужу, и он вроде как бы пойдет под ее начало?.. В сказках подобного не придумать!
— Так, значит, договорились? — спросила Ругя.
— Ладно уж… — Шамси протянул ей руку с таким видом, словно его с трудом уговорили. И на лице у него появилась слабая, странная улыбка, соединявшая, казалось, несоединимое: смущение и веру, бессилие и надежду. — А ты все же прикажи своему тряпичнику, чтоб он правильно оценил ковер, — сказал он, поднимаясь.
— Скажу…
Шамси принялся сворачивать ковер. Ругя следила, как скрывается вытканный ее рукой рисунок.
— Это — первый ковер, который я для тебя выткала, выйдя замуж, — произнесла она задумчиво.
Что-то подступило к горлу Шамси, глаза его увлажнились.
— Только тебя одну любил я в своей жизни… — сказал он глухо.
Ругя опустила глаза.
— Поздно нам, Шамси, говорить о любви. О любви, наверно, скоро будет говорить какой-нибудь девушке наш сын Бала.
— А я и сейчас тебя люблю — клянусь Балой! — хотя мне пошел шестьдесят четвертый, — упрямо произнес Шамси. — Люблю… И если я в чем виноват перед тобой, прости меня, старика!..
Шамси печально покачал головой: быть может, и впрямь справедливо говорят: любовь старика — все равно что зима для цветка? Слеза скатилась по его щеке.
Ругя пронзила жалость:
— Ах, Шамси!.. Не злой ты человек, да только жизнь у нас была тогда злая, неправильная… Многого ты не понимал, да и сейчас еще плохо понимаешь. Вот у нас с тобой ничего хорошего и не получилось…
Лицо Ругя стало печальным. И Шамси захотелось сделать ей что-то доброе, приятное.
— Возьми-ка ты этот ковер себе! — вырвалось вдруг у него.
— Да что ты, Шамси? Не для того я тебе его дарила, чтоб отнимать.
— Возьми, прошу тебя, не обижай меня!
— Деньги-то ведь тебе нужны?
Шамси небрежно махнул рукой:
— Деньги да деньги!.. Всю жизнь только о них и слышишь! Будто нет в нашей жизни ничего иного, что стоило бы ценить дороже.
О деньгах в таком тоне Шамси говорил впервые…
Ругя улыбнулась сквозь набежавшие на глаза слезы. Она долго отказывалась, но Шамси был упорен и настоял на своем. Словно кто-то другой действовал за него в этот день. И только уже на полпути к дому Шамси осознал, что возвращается без ковра и без денег.
Расчувствовался он, видно! В прежнее время с ним бы такого не приключилось. Подумать: еще с час назад хвастал он, что там, где дело касается ковров, он, Шамси, впросак не попадет. Ан и попался! Без ковра, да без денег, да без жирного плова, каким мечтал побаловать себя сегодня!
Но странно — огорчения Шамси не чувствовал. Напротив, ясный осенний день казался ему на редкость приятным. Проходя через сквер, Шамси сел на скамейку, нагретую солнцем, заложил ногу на ногу, как молодой человек, и стал любоваться листвой деревьев, вслушиваться в пение птиц. В их щебете ему чудилось:
«Экс-перт!.. Специа-лист!..»
КЛЕЕНЧАТАЯ ТЕТРАДЬ
Не так-то просто разобраться во многих сложных вопросах театра, хотя с некоторых пор Баджи не беспомощна, как прежде. Спасибо «Тетке Чарлея»!
Порой хочется поделиться своими мыслями. Увы, не всегда бывает рядом понимающий, чуткий слушатель. А вот толстая клеенчатая тетрадь, которую Баджи недавно приобрела, та готова предоставить для этого свои страницы в любую минуту.
Записи в тетради Баджи ведет вперемежку по-азербайджански и по-русски: излагать свои мысли на родном языке ей легче, но она считает, что ей необходимо совершенствоваться и в русском. Для этого есть много, очень много причин!
«Клянусь сердцей?..»
Так, правда, говорила она давно, и с тех пор она сильно продвинулась в русском языке, но, по совести говоря, она и сейчас еще далеко не великий грамотей, несмотря на «весьма успешно» по русскому языку в свидетельстве об окончании техникума. В отсутствии снисходительности экзаменаторов не обвинишь!
А стоит только взглянуть на любое ее писание, прошедшее через руки Саши, который интересуется ее успехами… Как и в тетрадях своих учеников в школе, Саша решительно действует красным карандашом и неумолимо подводит итог: ошибок — столько-то, исправить, переписать. Увы, следов от его красного карандаша больше чем достаточно!