Хабибулла готов был согласиться, но, вспомнив, как умело набивал Шамси цену, действуя вначале отказом, он сказал:
— Сейчас, после московского совещания по вопросам театра, предпринимать что-либо в наших интересах даже будучи директором — исключительно трудно, и я сомневаюсь, справлюсь ли я с таким делом. Кроме того, поскольку мне известно, свободной вакансии на место директора нет. Наконец, если б такая вакансия имелась, — вряд ли назначили бы на такое ответственное место бывшего мусаватиста.
— Об этом вы, Хабибулла-бек, не беспокойтесь! — уверенным тоном прервал его бек Шамхорский. — Вы только дайте нам свое согласие, а об остальном позаботятся ваши друзья, к слову сказать, более влиятельные в этих делах, чем вы полагаете, — добавил он многозначительно.
— Ваше новое положение даст вам возможность теснее сблизиться с нами… — мягко добавила Ляля-ханум, давая понять, что согласие Хабибуллы повлечет за собой прием в тот замкнутый круг самых близких и верных ее друзей — круг, о существовании которого Хабибулла догадывался, но который, увы, до сих пор был для него закрыт.
— Учтите, что мы дружески советуем вам не отказываться, — завершил бек Шамхорский, и в словах его Хабибулле послышалось нечто вроде предупреждения, угрозы.
Много лестных, ласкающих слух, убеждающих слов услышал в этот вечер от Ляли-ханум и от бека Шамхорского верный сын многострадального мусавата Хабибулла-бек Ганджинский. Мог ли он устоять?
И была еще одна, едва ли не самая веская причина дать согласие — купчая на промысел «Апшерон». Именно она побудила ее обладателя к решительному ответу. И хотя лежала она теперь не в боковом кармане его толстовки, а в ржавом железном ларце под половицей в чулане, давно забытое чувство силы и власти вновь охватило Хабибуллу, как в те далекие времена в отцовском запущенном саду, когда его мальчишеская рука сжимала рукоятку игрушечного деревянного меча.
В МАЛОМ КРУГУ
Не слишком ли рискованно поступала Ляля-ханум, столь широко и открыто приглашая людей в свой дом?
За показным радушием и гостеприимством хозяйки скрывались настороженность и холодный расчет: чем шире раскрыты двери дома, тем трудней заподозрить тайну в его стенах.
Гости, которых Ляля-ханум приглашала с внешне равной приветливостью, незаметно, но деловито делились ею на группы, причем располагались они как бы по концентрическим кругам.
В большой, внешний, самый дальний от хозяйки круг легко входили люди без особой рекомендации — такие, как Сейфулла, Телли, Чингиз, Юсуф Агаевич. В средний круг доступ был ограничен, и туда попадали люди, заслуживавшие бо́льшего доверия — такие, как Хабибулла.
И был, наконец, третий, самый близкий к хозяйке, малый круг, который насчитывал всего лишь несколько человек и доступ в который для всех прочих был исключен. Здесь были люди, поддерживавшие связь с мусаватистами-эмигрантами и выполнявшие их поручения не за страх, а за совесть. Время от времени они собирались в квартире Ляли-ханум без лишних глаз — ознакомиться с сообщениями из-за границы, наметить план действий, распределить роли в ожидании лучших времен.
Уже давно догадывался Хабибулла о существовании такого круга, мечтал туда попасть, но только теперь, после данного Ляле-ханум и беку Шамхорскому согласия занять место директора театра, он, к радости своей, увидел, что дверь сезама распахнулась наконец и перед ним.
Вскоре, однако, тщеславию его был нанесен чувствительный укол: на одно из собраний малого круга был приглашен также инженер Кулль, и невольно напрашивался нелестный вывод, что он, Хабибулла-бек, верный сын партии мусават, заслуживает не большего доверия, чем этот пьяница инженер.
Не успел Кулль сесть за стол и оглядеться, как перед ним оказалась бутылка, оплетенная соломкой, вместительная хрустальная рюмка и блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона и сахарной пудрой. А вслед за тем посыпались на Кулля расспросы о положении дел на промыслах — кому, как не промысловому инженеру, знать об этом лучше других?
Ответы инженера не порадовали присутствующих.
— К сожалению, мы больше разговариваем и поглощаем чай за гостеприимным столом нашей славной хозяйки Ляли-ханум, нежели боремся с нашими врагами! — угрюмо промолвил бек Шамхорский, выслушав Кулля.
В ответ прозвучал унылый голос Мухтар-аги:
— А что же нам делать?
— Что делать?.. — Огромное одутловатое лицо бека раздулось, казалось, до предела, широкая ладонь сжалась в мощный кулак, готовый обрушиться на хрупкий столик с фарфоровым чайным сервизом, вдребезги разбить его. — Что делать, спрашиваете вы? Поджигать! Взрывать! Топить! Разве в свое время не пылали наши усадьбы, подожженные мужиками, которых подбили к бунту большевики? Пусть же теперь, в отместку большевикам, пылают их нефтепромыслы, лежат в развалинах их дома, идут ко дну их пароходы! С советской властью, с большевиками нужно бороться только огнем и мечом!