Гринвилл, Южная Каролина, 1963 год
В автобусе мама ведет нас в самый конец.
1963 год,
Южная Каролина.
Слишком опасно сидеть на передних местах,
и не дай бог попросить о помощи водителя.
Это считалось бы неслыханной наглостью с нашей стороны. Не место и не время.
Мне всего три месяца, мама держит меня на руках.
Рядом вжались в кресла сестра и брат. На нем
белая рубашка и черный галстук, голова его
выбрита. У сестренки в косичках белые
ленточки.
– Сидите тихо, – говорит мама и велит брату вынуть палец изо рта.
Брат и сестра послушно делают все, что скажут.
Правда, им непонятно, зачем такие строгости.
– Здесь вам не Огайо, – напоминает мама, как будто мы что-то понимаем.
Ее губы чуть тронуты помадой, спина
напряженная и прямая, будто линия с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ! ДЛЯ ЦВЕТНЫХ ТОЛЬКО ЗАДНИЕ МЕСТА!»
Вы должны пропустить белого, если окажетесь у него на пути, нельзя смотреть белым
прямо в глаза. Да, сэр. Нет, сэр.
Примите извинения.
Мама смотрит куда-то вдаль, ее мысли
далеко отсюда.
Потом лицо ее смягчается, она нежно гладит брата по теплой макушке. Ему три года, его интересует все, что происходит вокруг, он смотрит на мир во все глаза, а его большие уши хотят услышать каждый звук.
– Мы такие же люди, как все, – шепчет мама.
Такие же, как все.
Дома
И вот…
Мы стоим посреди огромного двора, у небольшого дома из красного камня, дома моих бабушки
и дедушки.
Холл-стрит.
Рассохшееся крыльцо не мешало бы покрыть маслом.
Цветущая азалия в горшке.
Сосна.
Красноватая грязь, прилипшая к начищенным туфлям мамы.
– Добро пожаловать домой! —
приветствуют нас бабушка с дедушкой.
Теплые коричневые руки
обнимают нас. Вытирают слезы маме
белым платком с голубой каемкой. И я, их новое дитя,
погружаюсь в эту бездонную любовь.
Кузены
День рождения мамы, громко играет музыка.
Собрались все ее двоюродные братья и сестры – как бывало раньше, когда она жила дома.
Это с ними она играла в детстве.
То и дело слышится:
– А помнишь, как мы украли персиковый пирог с подоконника миссис Картер, как провалились в канаву рядом с домом Тодда, как перелезли через забор и пробрались в общественный бассейн. И ведь не боялись, что нас арестуют! Никто не говорил нам, где можно купаться, а где нельзя!
И мама смеется, вспоминая это.
По радио Сэм Кук поет «Твист всю ночь напролет»:
Знаешь, есть такое
Чудное местечко
В городе Нью-Йорке,
Где-то на задворках.
Кузены приехали издалека, из Спартанбурга, – парни в узких брюках, девушки в пышных широких юбках, которые взлетают и развеваются, когда гости отплясывают твист ночь напролет.
Кузина Дороти танцует со своим женихом, он крепко держит ее руку.
С мамой танцует кузен Сэм, всегда готовый подхватить ее, если вдруг
она вздумает упасть, как в тот раз, говорит он.
И мама вспоминает, как в детстве залезла высоко на дерево, испугалась, а когда посмотрела вниз, увидела Сэма – он ждал ее, чтобы помочь.
Веселятся люди здесь,
Будто нет у них забот,
И танцуют твист они
Ночи напролет.
– Мы так и знали, что ты не приживешься на Севере, – говорят кузины. – Ты наша, твое место здесь, рядом с нами.
Мама откидывает назад голову,
ее завитые и уложенные волосы блестят,
она улыбается так же, как она улыбалась раньше,
пока не уехала в Колумбус.
Она снова Мэри Энн Ирби,
младшая дочь Джорджианы и Гуннара.
Она дома.
Ночной автобус
Отец приезжает на ночном автобусе, мнет в руках шляпу. Май, идет дождь.
Когда он кончится, в воздухе разольется сладкий аромат
жимолости, а пока небо плачет, как и мой отец.
– Прости меня, – шепчет он.
На этот раз война окончена.
Завтра мы уедем в Колумбус в Огайо,
Хоуп и Делл будут бороться за место на коленях отца. Гринвилл со своей особой жизнью скроется где-то вдали.
А пока мои родители стоят под теплым дождем Каролины, не в силах разомкнуть объятия.
Сейчас для них нет ни прошлого.
Ни будущего.
Лишь безграничное счастье настоящего.
После Гринвилла № 1
Когда цыпленок поджарен, завернут в вощеную бумагу, аккуратно упакован в картонные коробки из-под обуви,