которые перевязывали веревкой…
Когда кукурузный хлеб порезан на кусочки, персики вымыты и высушены…
Когда сладкий чай разлит по стеклянным банкам и на них туго закручены крышки,
а фаршированные яйца уложены в ячейки специального фарфорового контейнера – он теперь принадлежит маме, это подарок
от ее матери перед предстоящей дорогой…
Когда одежда сложена в чемоданы, ленты и рубашки выстираны и отглажены…
Когда мама подкрасила губы, а папа сбрил колючую щетину…
Когда наши лица смазали вазелином, а потом
промокнули холодной влажной салфеткой…
…наступает время прощаний.
Бабушка обнимает нас всех вместе и прижимает нашу маленькую стайку к своему фартуку, быстро смахивая слезы с глаз…
Когда наступает ночь, чернокожие люди могут уехать с Юга и не бояться, что их остановят, а может, и изобьют и обязательно спросят:
– Вы не из Наездников свободы? Или, может, из борцов за гражданские права? Какое вы имеете право…
Ночью мы садимся на автобус компании «Грейхаунд», который отправляется в Огайо.
Реки
Река Хокинг, словно поднимающаяся рука, ответвляется от реки Огайо и быстро бежит через города, будто
стремится обрести свободу, как и штат Огайо, который на карте рвется вверх на север и убегает подальше от Виргинии,
от Юга.
Каждый город на берегах Хокинга имеет свою историю: Атенс,
Кулвилл, Ланкастер, Нельсонвилл,
каждый
надеется, что воды Хокинга унесут с собой все их невзгоды. Потом,
будто вспомнив о своих корнях и о своих владениях, Хокинг поворачивает обратно и вновь соединяется с Огайо,
будто хочет сказать:
– Прости.
Будто хочет сказать:
– Меня долго не было, но вот я вернулась, я снова дома.
Отъезд из Колумбуса
Когда родители поссорятся окончательно,
моему старшему брату будет четыре года,
сестре около трех,
а я только что отпраздную свой первый день рождения.
Правда, никакого праздника
не будет.
От того времени осталась только одна фотография, на которой родители вместе, —
свадебный снимок, вырванный из местной газеты.
Отец в костюме и галстуке,
мама в белом платье, очень красивые, хотя никто из них не улыбается.
Только одна фотография.
Возможно, воспоминания о Колумбусе были слишком тяжелы для мамы, чтобы хранить снимки из той жизни.
Возможно, память о маме всегда отзывалась болью
в душе отца.
Как уходила мама? Как это было?
Женщина ростом почти шесть футов,
с прямой спиной и гордой осанкой
идет по улице холодного Колумбуса, по бокам двое малышей, на руках я, ведь я тогда еще не научилась ходить.
Мой отец, чья красновато-коричневая кожа
потом будет напоминать мне красную плодородную землю Юга, одной рукой держится за металлическую ограду, а другой лениво машет нам вслед.
Провожает нас, будто обычных гостей после воскресного ужина.
Часть II. Истории Южной Каролины текут, как реки
Наши имена
В Южной Каролине мы становимся
Внуками
Гуннара, тремя маленькими внучатами сестры Ирби,
детьми Мэри Энн.
И когда бабушка зовет нас по именам, они сливаются в одно:
ХоупДеллДжеки,
но дедушка
никогда не торопится
и произносит каждое отдельно,
будто впереди у него целый день
или даже вся жизнь.
Огайо уже в прошлом
Когда мы спрашиваем маму, надолго ли мы
здесь останемся, иногда она отвечает: какое-то
время, – а иногда говорит нам, чтобы больше
не спрашивали,
потому что она сама не знает, сколько мы пробудем
в доме,
где она выросла,
на земле, где ей все знакомо.
Когда мы расспрашиваем, она рассказывает
нам,
что когда-то этот был ее родной дом,
но сейчас ее сестра Кэролайн, наша тетя Кей, переехала
на Север,
старший брат Оделл погиб,
а младший, Роберт, говорит, что почти уже накопил денег,
чтобы уехать к Кэролайн в Нью-Йорк.
– Может, и мне стоит перебраться туда? – раздумывает она. – Раз все остальные разъехались.
Все остальные
разъехались.
И без них возвращение домой совсем не похоже на настоящее.
Сад
Каждую весну
в каждом клочке черной земли Николтауна
ты чувствуешь обещание тех даров, которые