Так справедливо, справедливо!... Колоссальные статуи сего замка, пышные, мраморные пирамиды, великие перистили, гордящиеся за несколько пред сим времени пали и — покрываются густым мхом — Путешественник идущий мимо места сего смотрит на сие и — спешит далее — Я замолчал, но воображение мое воспламенилось, я видел, сей замок паки обновившийся, драгоценные мебели украшали гордые стены — Солнечные лучи преломлялись в люстрах — в зеркалах и живописали пол, покрытый персидскими редкими коврами; сладострастные изображения и статуи украшали длинную галерею — зрел толпу колесящих, пышных Сибаритов, намазанных, в позлащенных платьях кокеток, пестрых бабочек перепорхивающих но — подунул ветер, здания трещат, колеблются и — все присутствующие бледнея падают и издыхают под развалинами — Там слышен стон умирающих — здесь видны посинелые лица подавленных там оторванные члены представляются; как страшно! Проснись Сибарит! погибель над главою!... огонь недрится под стонами твоими — шаг! и — ты в развалинах, а память твоя с прахом твоим погибнет, как лампада погаснет оставив по себе зловоние. Мечта, мечта!... Я очувствовался — месяц скрылся в облаках — звезды едва мелькали на небе — мрак распространился по всему замку — я содрогнулся, направил путь свой к хижине: Туртерель единственный друг мой дожидался у вороте меня шатающегося — увидев меня бросилась ко мне, ласкала меня и — вертелась вокруг меня. Я взошел в свой замок горестей — бросился на постель — занялся прошедшим блаженством.
ВЕРТЕР.
Ночь. 11 часов 2го сентября
Сжимайте всю природу бурные ветры ненастливой осени, бушуйте в рощах, изливайте смертоносный яд свой на нежную зелень, минутою в цвет желтый превращающуюся, играйте листьями сорванными — жертвою свирепства вашего — Я глух к свисту вашему, я слеп, взирая на образ смерти все пожинающей. Ах! почто обманывают мое воображение представляя сию смерть — сие ада исчадие, младенцем милым, прелестным, улыбающимся Гением, почто уверяют меня, что смертоносный яд оной приятен, сладок — сладостнее Амброзии Нет, нет!... я представляю себе оную ужаснейшим, страшнейшим чудовищем, коего и взор и дыхание упоено гибельным ядом — Отвратительнейшею отравою.... Что я говорю?... Нет, она душам влюбленным, душам издыхающим от заразительной, мучительнейшей страсти, представляется точно в виде любезного Гения — в виде Купидона — в виде любимого ими предмета. Смерть! с каким удовольствием обниму тебя. — С сими словами я взял первую попавшую попавшуюся мне книгу, с намерением разбить мрак мыслей моих; но несчастный Вертер (книга мною ненарочно взятая) может ли рассеивать горести? Я пробегал глазами пламенные картины чрезвычайной любви и отчаяния его — Каждое слово проникало в мое сердце, сжимало оное — Кровь моя ужасно волновалась и слезы мои блистали в глазах моих, капали на последнее письмо его — Я читал и — вздохи мои перерывали чтение. Мысли, изражения сходствующие с моими положением пронзали глубоко душу мою — голос мой произносил их с сильнейшим жаром.