С той минуты я только и делаю, что терплю, до того мгновения, пока боль не становится невыносимой. И пить тоже хочется — не передать как. Я не выдерживаю, когда мимо проходит совсем молоденькая девушка — сестра? Доктор? Лицо у нее доброе, и я прошу:
— Воды…
Я поворачиваю голову, меня поят с ложечки, по каплям. Вода проливается, течет по щеке. Жалко терять эти капли. Мне бы сейчас соску, как маленькой…
Эти часы в реанимации, когда нужно, стиснув зубы, вытерпеть каждую минуту. Как последнюю. А сколько впереди таких минут — никто не знает. Но еще — время умеет здесь лететь, проваливаться кусками. Открыла глаза — за голым квадратом окна — ночь. Теперь вся боль сосредоточилась в руке. Огнем печет.
Смотрю — капельница пустая…
— Выньте иглу, — голос еще тихий, но уже мой, не мычу…
— Терпи, не буду я тебе потом сто раз вену искать… Тебе еще этих капельниц ставить…
Закрываю глаза, почти в отчаянье, и… и где-то багульник на сопках цветет… От боли ухожу в другую реальность. Боль не становится меньше, но в этом сумрачном мареве я брожу по сопкам, где цветет багульник, я слышу голос, который звучит не извне, а где-то в моей голове. Этот голос может сказать, что будет дальше, там, где он — будет легче, надо только дойти…
Те, кто вокруг не говорите ничего, не тревожьте, не забирайте меня из зыбкого полусна…
— Давай, просыпайся… На рентген поедем.
Я лежу на животе и не могу не то, что пошевелиться, я дышать от боли не могу.
— Майя, Майечка… как ты?
Юлька. Наклоняется, ее светлые волосы падают мне на лицо, щекочут щеку.
— Ну, как — очень больно?
Осторожно, осторожно надо дышать, чтоб не застонать, не напугать Юльку, у нее же операция еще впереди. Я произношу то же, затверженное слово:
— Терпиимо…
И вдруг — ее торопливый голос:
— Слышишь, Володя, ты ее слышишь? Вот она, передо мной лежит. Живая… Говорит, что терпимо. На, поговори с ним. Он уж который раз звонит, с ума сходит…
В ухо мне суется мой же телефон, и тот же вопрос: «Как ты?», звучит теперь из немеряной дали, с острова Визе.
— Живая…
Я плачу и мне окончательно становится нечем дышать.
— Ну давай, давай… так…так…. — почти ликующее интонации врача моего Сергея Петровича, его манящая рука… Артист он, ох, артист, на всем этом казенно-больничном фоне…
И мои кургузые, с закушенной губой, не разбери-пойми какие, пыточные шаги он встречает так восторженно, точно тут прима перед ним адажио станцевала.
— Ты мне пиши, ладно, — слезы у Юльки льются рекой, — Ты мне обязательно пиши обо всем… Что дома скажут о твоей новой фигуре… Как впервые на улицу выйдешь, какое платье себе купишь…
Последнее объятие, всхлип. Операция у Юльки тоже прошла благополучно, правда, лежать ей еще долго.
Но мы живы. Стоим, обнимаемся и плачем, как два солдата-ветерана, намучившиеся войной, но дожившие до Победы.
Наивная чукотская девушка… Я думала, что, уезжая из столицы, платье-то себе я непременно куплю. Я его видела — синее, длинное, в брызгах стразов. Праздничное… Потому что это — первое мое вечернее платье. И оно будет на мне сидеть так же красиво, как на манекене… Я буду ходить и искать его, и найду, и буду мерить, впервые не стесняясь, что продавщица заглянет в кабинку.
А оказалось — у меня нет сил не только на то, чтобы шляться по магазинам — но на такси бы до вокзала доехать…
И последний подарок столицы — жуткая пробка на шоссе, такая, что я испугалась — не опоздать бы на поезд.
— Один вам выход, — жалея, сказал таксист, — Уж вы как-нибудь скрепитесь, и добирайтесь на метро. Тут остановочка всего-то.
… Я всплываю по эскалатору со странным чувством, будто возвращаюсь на землю из небытия.
Глава 10. Пьяный мед
Я еще долго не могла выйти на работу. Ходила по городу, потихоньку оживая. И как же легко в это время набегали на глаза слезы! Могла подойти к дереву, погладить ветку, и заплакать… какое красивое дерево… какая щемящая благодарность высшим силам за то, что осталась жива…
Ведь уходила… но это оказался не уход — репетиция. Напоминание свыше — будь благодарна за каждый прожитый день…
И то, что после всех страданий, я теперь просто — такая как все — это тоже учит смирению.
Наташка позвала меня в кафе — отметить возвращение. Торт, теплый запах крема и ванили… Кофе в тяжелых белых чашках… Бутылка вина…
Я рассматриваю этикетку.
— Знай, наливай… Ты все равно не переведешь, это французский… Майка, Майка… — Наташа порывисто сжимает мне руку неудержимо улыбается.