— Но как я смогу узнать, все ли у тебя прошло благополучно? — настойчиво спрашивает Марик.
Я поднимаю голову и смотрю на него даже насмешливо: «Ну а если плохо, что ты сделаешь? Из-за своих семи морей? Будешь за меня молиться? И то дело…».
А ночью я плачу. Плачу тихо, чтобы не разбудить маму. Закрыв голову одеялом, на одной ноте скулю, как собака: «Господи, за что мне все это?… Ну, за что?… Ну, не могу я больше… Не могу-у-у… Зачем мне теперь операция?»
Кажется, не будет в моей жизни уже ничего, все кончится с последним звуком этого воя. Тот единственный луч любви, та надежда на счастье, которая была у меня — все это отнято, отнято, отнято…
Глава 6. Рука об руку с чудом
— К нам приезжает — знаешь кто? Сам Ричард Диц…
Елена Валентиновна, преподаватель сольфеджио, сладко улыбалась. Все наши педагогини из школы искусств были с легким приветом. Казалось ли им, что при такой профессии нужен особый художественный вкус? Одевались дешево — нельзя, невозможно было в нашем городе, да на их зарплаты покупать что-то стоящее, но всегда с претензией. Какие-то необычные броши, шали, кружева, накидки… И сладость голосов и экспрессия жестов…Мама моя называла это: «Я, Дуня, вся такая нежная, деликатная»…
— Диц? — я наморщила лоб. Для склероза вроде еще рано. Но я абсолютно немузыкальный человек, мне не то, что медведь в детстве на ухо наступил, у меня по медведю на каждом ухе сидят до сих пор.
— Мааайя! — Елена Валентиновна всплеснула руками, — Это… это же… я уже бросила клич среди своих учеников. Иметь возможность и не послушать Дица… это даже не кощунство, это саму себя обокрасть на всю жизнь.
— Не саксофон, надеюсь? — опасливо спросила я. При всем моем музыкальном бескультурье — двумя странностями я все же обладаю. Не люблю саксофон и народные песни.
— Майя, — безнадежно сказала Елена Валентиновна, — Он не саксофонист и не балерина. Он пи-а-нист, Майя! Он немец! Он приедет, и ты тут от лица нашей, так сказать общественности, поприветствуешь его на родном языке.
Ричард Диц — любимец публики. И любовь эта завоевана не только мастерством, но и тем неуловимым, что зовется обаянием.
Конечно, его встречали парадно: с ним приехали тетки из министерства культуры. Он вошел — весь в тетках и цветах, так что его и видно не было, в этой толпе, целлофане и витых ленточках.
Я бы и не вякнула, если б Елена не подвела его ко мне.
Я встала и тоном гувернантки выразила радость видеть господина Дица в нашем городе.
Его явно тронуло, что я знаю его язык. Так же умиляемся мы, когда иностранцы поют «Катюшу» или «Подмосковные вечера».
Он присел на край ограждения, отделявшего место вахтерши от вестибюля.
— Вы жили в Германии? — спросил он.
— О, нет… Я преподаватель, окончила институт…
— Вы работаете здесь? — он повел рукой, — Преподаете детям немецкий язык?
Тетки из министерства культуры стояли сзади с вежливыми приклеенными улыбками.
— Я работаю тут, — кивнула я утвердительно, и добавила почти под нос, для самой себя, — Где он, тот немецкий…
— Спроси, спроси, — Елена улыбалась так, что уголки губ почти заезжали за уши, и пихала меня в бок, — Как ему понравился наш город?
— Фрау Елена интересуется, — отвела я вопрос от себя, — Нравится ли вам то, что вы здесь увидели?
— У вас красивый город. Но я видел его только из окна машины. Мне бы хотелось познакомиться с ним поближе. Сейчас концерт, а потом… Слушайте, — он взглянул на часы, — После девяти я буду свободен. А уезжаем мы только завтра. Может быть, мы с вами погуляем по вечерним улицам?
— А ваша свита? Ваши сопровождающие?
— О, мы от них убежим… Не надо машины… Ведь город небольшой, правда? Как вас зовут? Майя? Вы согласны, Майя?
Я почувствовала в нем ту особенную свободу… Когда-то я летела в столицу. Еще мы не сели, нас только везли на автобусе к трапу самолета… И были среди нас иностранки… Даже звуков чужой речи не услышав еще, мы уже знали, что они — иные… Самая простая одежда — джинсы, футболки… Самые обычные лица… И та внутренняя свобода, о которой нам — только мечтать…
И в этом мальчике — потому что улыбка у него была совершенно мальчишечья, ощущалось это самоуважение. Не показное, но незыблемое.