— Довольно, — прервала ее Розарио, который этот разговор становился невыносим. — Сколько раз тебе повторять, что невиновность не нуждается в смягчающих обстоятельствах.
— Невиновность — да, — возразила Марта, — а Дэвид нуждается. И они у него есть: сначала я, затем его родитель и дедушка, которые сошли бы за смягчающие обстоятельства и для меня самой.
Говорить о виновности Дэвида тут было запрещено, особенно Марте. Розарио утверждала, что его приговорили в том числе и потому, что сама Марта не была в нем уверена. Даже десять лет спустя несчастная считала, что не должна была не то что рассказывать или упоминать, но даже вспоминать некоторые факты из жизни своего сына. Хотя, по мнению Розарио, люди догадывались, что Марта что-то скрывает по ее неуверенности, нетерпеливому жесту, по слезам.
Полная, абсолютная и несокрушимая уверенность Розарио была наилучшим аргументом в пользу Дэвида. Эта уверенность лежала в основе поддержки со стороны Авраама и его ассоциации, выступавшей против смертной казни, финансовой помощи церквей, именно из-за нее в дело вмешалась Хитер Хит — журналистка, открыто требовавшая от властей дополнительного расследования.
Абсолютная уверенность Розарио убеждала все большее число окружающих в невиновности Дэвида, разрушало негативное мнение, сформированное прессой. Труп Кэндис, свидетели, рассказавшие об оргии, устроенной ночью, побег Дэвида Денниса в Мэриленд к бывшей невесте, на которой он обещал жениться, — всё это являлось отягчающими обстоятельствами.
Розарио же, выстраивая защиту Дэвида, не опровергала никаких фактов, а просто запрещала всем даже думать, что Дэвид мог быть замешан в убийстве. Судья Эдвард ни секунды не сомневался в его виновности, а Розарио была твердо уверена, что он не виновен.
Бедная Марта умоляла Дэвида согласиться на сделку, предложенную прокурором Бенбоу, который не хотел, чтобы личная жизнь Кэндис стала достоянием толпы. Если бы он признал вину, ему дали бы двадцать лет, он вышел бы уже через двенадцать и сейчас о нем бы уже никто не вспоминал, а Кэндис осталась бы в памяти людей святой мученицей. Но Дэвид уперся. Бледный, с блестящими глазами, он тихо, но очень отчетливо спросил:
— Ты считаешь, что я виновен?
— Нет, конечно!
— Так чего ты боишься?
— Правосудия. Мы не такие сильные и богатые, у нас нет веса в обществе.
— Повторяю в последний раз: я не виновен.
Он повторил это ей снова, когда отвечал судье Эдварду, спрашивавшему, признает он себя виновным или нет. Он повернулся явно к ней, ища в толпе ее взгляд. И в его глазах она увидела вызов. Теперь Марта была уверена, что это из-за нее он решил стоять на своем.
Едва дождавшись, когда Розарио уйдет в ванную, Марта принялась мне рассказывать, как глубоко ее горе. Вся ее жизнь вращалась вокруг Дэвида, ее главной проблемы, которую она пыталась решать всеми возможными способами. В школе она защищала его, как львица, и психолог даже упрекнул ее, что она постоянно оправдывается за сына и даже пришла вместо него на дисциплинарный совет. «Но ведь у него никого нет, кроме меня!» Бедная женщина была права в одном — не стоило отдавать Дэвида в школу, где преподавала она сама. Марта была убеждена, что благотворительная организация «Искупление» также несла ответственность за ее конфликт с сыном. Она даже сказала директору эти пророческие слова: «Вы его обрекаете, вы обрекаете его сегодня и отбираете у него завтра. Потому что, прочитав отчет, который вы поместили в его досье, Дэвида не возьмет ни один колледж, ни один государственный университет». А с той зарплатой, которую она получала в «Искуплении», у нее, понятное дело, не было денег, чтобы отправить его в частный университет.
Он хотел работать, зарабатывать, «вертеться», как он выражался. Ей пришлось вытерпеть его брак с Дженет, затем развод и исчезновение, а теперь еще этот приговор, который засасывал ее, как черная дыра. Марта сказала, что если бы вся ее энергия не ушла на заглаживание предыдущих промахов, то у нее осталось бы хоть немного сил выдержать весь этот процесс. Когда его арестовали, она надеялась, что он лишь немного посидит в тюрьме и его невиновность будет доказана, и поэтому не слишком горевала. Это даже не так и плохо, думала она, это остановит его от скатывания под откос. Можно было перевести дух.
Марта сидела напротив меня и плакала от ярости, смешанной с печалью. Она сердилась на Дэвида, да, сердилась за то, что он обманул ее, заставил поверить вопреки очевидному, что шел своей дорогой, что знал лучше всех, — и уж, конечно, лучше нее, — что ему нужно. Она вспоминала, как успокоилась, когда он уехал в Мэриленд. Она желала этого отъезда всеми фибрами души. И радовалась, что больше его не удерживает! Попутного ветра! И вот, пожалуйста, теперь эта жуткая история в Вирджинии, сразившая ее в самое сердце. Марта не могла простить, что он заставил поверить ее, будто она одна была плоха для него, хотя это он был плох для всего остального мира.