Читая текст с экрана, Хитер Хит вертела в руках авторучку. Это должно было показать, что каким бы убогим ни был сюжет, она все же была не ведущей, а журналистом, специализирующимся на расследованиях.
В своем мире картинок и звуков она ничего не писала, однако размахивала своей авторучкой как символом. Без сомнения, она никогда не думала о том, чтобы заправить ее чернилами. Эта ручка всегда была «на пустой желудок» и ничего не писала. Этакая дирижерская палочка, которой размахивали в такт тексту, появлявшемуся на телевизионном суфлере.
Хитер Хит неплохо воплощала нынешний образ всемогущества: черная молодая женщина, которая читает с экрана текст, подсказанный телесуфлером, отбивая ритм предложений дорогой авторучкой. Розарио никогда не надоедал этот спектакль. Она восхищалась Хитер Хит, ее колким тоном. Что до меня, то я бы, скорее, объяснила то, что она называла профессионализмом, естественной жесткостью. Хитер Хит не имела изъянов, слабостей, сострадания.
Когда Розарио узнала, что ее любимая журналистка закончила Роузбад, что она могла бы с разбежкой в несколько лет быть сокурсницей Кэндис, то захотела рассказать ей о заговоре и махинациях. Конечно, она могла бы столкнуться с чувством нерушимой солидарности, которое испытывает большинство девушек этого университета, или, наоборот, с желанием Хитер отыграться на системе, от которой она, возможно, хотела отмежеваться и проявить свою самостоятельность.
— Я долго сомневалась, нужна ли мне эта встреча, — объясняла Розарио. — Но чем я рисковала? Что она пошлет меня подальше? Одной больше, одной меньше. А время шло, не было ни минуты для колебаний.
Хитер Хит очень хорошо знала Роузбад, его лицемерную систему, жадность администрации, которую они прикрывали великодушием, когда, например, назначали приличную стипендию черной студентке, происходящей из мелкой буржуазии Юга, представляя ее, единственную цветную студентку, всему сообществу белых богатых наследниц. Что приносило ей больше страдания: цвет кожи или происхождение?
Хитер, которую обожал весь Роузбад, была их гордостью. Она не позволила себе ни одного лишнего слова, ни одного неуместного поступка. Она всегда была в первых рядах, ее официально назначали представителем университета и каждый год избирали самой популярный, самой элегантной, наконец, самой спортивной студенткой. Ей даже вручили премию Роузбада за лучшие произведения. Хитер Хит и впрямь родилась под счастливой звездой. Как и студенческая жизнь, ее карьера была как на ладони: журналистка на телевидении, потом в газете, а потом можно при желании и пойти в политику. Все перегрызутся за право иметь ее в своей команде. Когда она была маленькой, то как-то заявила, что станет президентом США.
Но не из злопамятности или желания отомстить Хитер Хит благосклонно отнеслась к просьбе Розарио, а из-за честолюбия. Журналистка выслушала ее с интересом и заявила, что случай с Дэвидом Деннисом не только прекрасный сюжет, но и великое дело по защите прав человека. Она за него бралась. Ничто ее не остановит: ни общество Юга, которое вывело ее в люди, ни благодарность по отношению к благодетелям, ни сострадание к судьбе девушки ее поколения. Хитер Хит, черная молодая женщина, бралась за защиту белого человека, приговоренного к смерти за изнасилование, убийство и истязание студентки Роузбада.
— Нужно, чтобы об этом деле узнали не только в Вирджинии, но и во всем мире, — решила она, забирая документы Дэвида.
У нее был подходящий возраст, подходящий цвет кожи, подходящий пол. Этот союз был прекрасен. Мне вспомнилась одна из моих подруг, директор департамента литературы в Канзасском университете, которая всю свою молодость проклинала, что она женщина, а потом — что она черная. Еще тридцать лет назад на территории Америки она не имела права даже войти в библиотеку. Ценой нечеловеческих усилий ей удалось перестать ненавидеть себя за то, что она женщина, — спасибо феминизму, — и за то, что она черная, — спасибо Кеннеди. Теперь появился новый враг — возраст. Она все преодолела и уже могла двигаться прямо к вершине успеха. И кто бы мог подумать, что перед ней возникнет новое препятствие. Она неумело боролась с ним с помощью тех же обличительных слоганов, что использовались, когда речь шла о неравенстве полов и рас, но теперь ее слова были как мокрый порох, ее больше не желали слушать. Она бунтовала. Отныне ее тон стал гневно-язвительным, полным злобной горечи. Она говорила, что у нее болит все тело, изобретала болезни, которые своим числом и редкостью должны были демонстрировать исключительность ее случая.