— Так что же, — спросила я, — всё еще возможно? Анализ отпечатков будет проведен?
— Непременно, — ответила Марта. — Это вопрос нескольких дней.
Они играют на наших нервах, а Хитер Хит играет на их нервах. В общем, кто кого. Но они уже проиграли.
Когда надежда с такой силой врывается в атмосферу горечи, она смывает все на своем пути. Волна надежды пробежала по моему телу, и у меня перехватило дыхание. Я была как воспламененное дерево, светящееся огромным факелом в ветреную погоду — ощущение настолько сильное, что я не хотела бы испытать его еще раз. У надежды неумолимая сила, которая нас воскрешает. Я смотрела на Марту и не могла понять, почему она не испытывает то же чувство, что и я, умноженное в сотни раз.
— Так значит, — воскликнула я, — он… спасен!
Она сжалась в комок, словно оставляя меньше площади для ударов, которые вот-вот посыплются на нее.
— Спасен, спасен… Кто знает, что они там еще откопают?
Опасалась ли она, что результат экспертизы станет свидетельствовать против Дэвида или, напротив, была убеждена в положительном исходе и боялась, как бы судья Эдвард не предпринял контратаки?
Сильный ветер надежды сразу ослабел. Союзный флаг, реявший над крышей автосервиса, беспомощно повис.
На всякий случай, я заметила:
— Хитер Хит этого не допустит!
28
Каждый раз мы возвращались через пляж, хотя Нэгз Хед никогда не ассоциировался у меня с пляжем. Песок был настолько перемешан ураганом, что создавалось впечатление, будто это бомбы вырыли глубокие кратеры и уничтожили все дома по обе стороны от мотеля. Мы шли по кромке воды, по песчаной полосе, утрамбованной прибоем. Я разглядывала солнечные блики на воде. Я спросила у Марты, так все же сколько свиней утонуло и если их действительно было такое огромное количество, то почему нигде не видно костей.
— Вы наслушались Розарио, — ответила Марта, — она всегда все преувеличивает! Самой большой свинарник в Поркленде действительно затопило. Смыло всех свиноматок. Пятьдесят тысяч, как писали в «Newsweek». Но трупов никто не видел.
— Так почему тогда нельзя купаться?
— Это из-за акул, они здесь просто кишат. Мы постоянно находим их «яйца» на пляже.
И она указала пальцем на маленькие черненькие мешочки, которые я сначала приняла за водоросли или непрозрачных медуз.
— Разве акулы откладывают яйца? — спросила я.
— Во всяком случае, здесь их называют «акульими яйцами».
Внезапно она замолчала, уставившись на рыбака, забрасывавшего леску. Я пыталась вспоминать, что мне известно о размножении акул, но знала я об этом не больше, чем о размножении свиней. Марта сказала, что ей показалось, будто она увидала Дэвида. Ее сердце трепетало. Руки дрожали. Впрочем, это был не он, это не мог быть он. Рыбак не был Дэвидом.
— Это лишь означает, что Дэвид похож на всех молодых людей своего возраста.
Но в первую очередь это означало то, что она начинала его забывать. Вместо лица своего сына она все чаще видела лицо Теда Банди. Та же обезоруживающая привлекательность, тот же свет в смешливо прищуренных глазах. Она думала, что не у нее одной лица, фигуры, повадки накладываются друг на друга. Она спрашивала себя, не увидел ли суд в лице Дэвида черт убийцы, которым он не был, и не приписали ли ему преступление, которого он не совершил, вместо его двойника, известного как «убийца студенток». Ей не нравилась фотография Дэвида, которую с самого начала опубликовали газеты: на этом фото он, казалось, бросал вызов миру. Она считала, что будь он не в кепке, а в галстуке, суд составил бы о нем другое мнение. И тогда не было бы ассоциаций с «убийцей студенток», о громком процессе над которым были еще свежи воспоминания. Она говорила, что будь он аккуратно причесан на пробор, то казался бы не убийцей, а сыном. Впрочем, говоря «сын», она не знала, на что равняться. Она не помнила его мягким и нежным, а знала лишь вспыльчивым и жестоким.
— Мы всегда пытаемся понять, что же упустили в воспитании детей. Так вот, я думаю, что упустила все.
И впрямь были мелочи, которых уже не исправить. Например, она одевала его в одежду, предоставленную «Искуплением», ссылаясь на то, что это была еще хорошая одежда для ежедневной носки; она вязала ему пуловеры в полоску, потому что вязание успокаивало ей нервы, а полоски казались забавными, особенно если их ширина и цвет выбирались с бухты-барахты. Теперь она так не вязала бы. Или, например, кормила его готовыми спагетти и равиоли, утверждая, что это намного здоровее, чем то, что готовила она. Теперь она тоже поступала бы по-другому.