— Оно не совсем закрыто. Туда можно попасть, если причина достаточно весома. Я думаю... Нужно дождаться вестей от Зехеля. Он точно сможет отыскать след твоей Евы, я уверен. Поэтому останься здесь ещё немного и перестань беспокоиться. Просто постарайся дать себе чуть-чуть отдыха, — он, наконец-то смотрит мне прямо в лицо, не пытаясь отвести глаз, и я не могу сдержать улыбки: выглядит несколько глупо. Будто Орион бросает вызов собственному страху в моём лице. До сих пор сомневается, в своём ли я уме, не полезу ли отбирать нож и кромсать его на части.
— Каждая секунда на счету. И я не могу отдыхать. Я уже и так задержался. Ты видел, к чему это привело.
— К этому привела только твоя одержимость. Если ты сейчас сорвёшься, точно пропустишь свою Еву и... — он замолкает, так и не договорив, и отворачивается, быстро толкая в рот кусок яблока. Но проходит минута, другая, а Орион так и не заканчивает мысль. Не нужно. Ему уже известно, что я догадался, о чём он умолчал. «И ты свихнёшься окончательно», — вот о чём говорят его раздражение и злость.
— Не думаю, что, сидя здесь, я смогу помочь. Будет лучше, если я отправлюсь в Иремарию. По крайней мере, там я точно смогу убедиться в том, была ли Ева на юге или нет. Может быть, навещу отца. Тебе не обязательно помогать мне. Просто выпусти меня отсюда, отдай документы, и я исчезну из твой жизни. Ты сам себе проблемы создаёшь.
— Да пойми же ты, я помочь хочу, Айрон! — Орион вскакивает, едва не опрокинув стул. — Ты думаешь, мне всё равно?! Ты мой брат!
— Мы знакомы едва неделю! — голос срывается на крик, перекрывая слова Ориона, и тот замолкает, так и оставшись стоять посреди кухни с открытым ртом и огромными глазами. Мне хочется бросить всё, разгромить к чертям эту до тошноты уютную кухню. До тошноты фальшивый мирок беззаботности и благополучия. Не понимаю, чёрт возьми! Да, у нас одинаковые лица, одна, как выяснилось, кровь. Да, он мой брат. Но Ева, моя Ева мне в сотни раз ближе, и Орион, кажется, понимает это — на его лице мелькает боль, словно его предали. Он хмурится, переводя взгляд на мои руки, и я машинально стряхиваю с них муку, вспоминая о пироге, что стоит за спиной, почти готовый.
— Кстати, откуда ты всё это умеешь?! Уже четвёртый день! Мы же все располнеем на одной выпечке, Айрон! — брат делает возмущённое лицо, глядя голодными глазами на сырой ещё пирог, наполовину заполненный яблоками, а я не могу сдержать усмешки — так резко перевёл тему, что даже смешно.
— Ирэна научила. Женщина, что помогала отцу нас с Евой воспитывать. Он в кузнице пропадал до позднего вечера, а мы с сестрой... Ирэна была соседкой, содержала маленькую пекарню, вот и учила нас понемногу, пока работала, говорила, что мы не должны нахлебничать. А потом мы как-то целый год жили у неё в Порт-Ривендере — она покинула Иремарию чуть раньше нас. Нам тогда пятнадцать было.
— Расскажи? Мне интересно. Она ведь была для тебя «матерью», да?.. Расскажи, — он крутит в руках яблоко, и я вспоминаю один случай, который непременно понравится брату:
— Это тяжело! — Ева вздохнула, а потом обессиленно опустилась прямо на пол, опуская голову. Ирэна сложила пухлые руки на груди, отчего стала совсем круглой, и посмотрела на сестру с укором, хмурясь:
— Это должна уметь каждая уважающая себя женщина, Лина! А ну, встань! И меси это тесто!
Я лишь фыркнул, отвернувшись от перепачканной в муке сестры, и вновь опустил взгляд на яблоко в руках. Ирэна сказала, что я должен почистить его «должным образом», но меня оно раздражало: неровное, с червоточинами. И кожура пахла ужасно аппетитно, будто дразнила, но её есть было нельзя. Ирэна запретила.
— Риан, а давай ты? Я яблоки почищу, хочешь? И тебе кожуру оставлю, — Ева в два шага оказалась рядом и слишком близко наклонилась, отчего её лоб почти коснулся моего. Почему-то стало ужасно неловко. Мои щёки начали гореть, нож затрясся в непослушных пальцах. Ева пахла яблоками, а от её волос веяло какими-то травами. Мне нравился этот запах, я хотел вдохнуть его поближе. Нельзя! Ирэна засмеялась, когда я оттолкнул сестру, вставая за стол, опуская дрожащие руки в таз с тестом. Мне казалось, что они обе, и Ирэна, которая всё знает, и Ева, которая ни черта не видит, надо мной издеваются.
— Вот, Лина, смотри, как надо. Брат-то твой, глянь! Прирождённый пекарь!
— Да не дай небо! — пряча красное лицо, я вымещал свою злость на тесте. Я ругался каждый раз, когда Ирэна заставляла меня месить его, ведь за спиной обязательно оказывалась Ева, которая сверлила во мне дыру взглядом или же клала подбородок на плечо, дыша в ухо. Ругался тогда, когда сам начал это делать после того, как Ева после очередного скандала просто куда-то пропадала, оставляя взбешённого и доведённого до ручки меня один на один с собой. Я ругался сам на себя, когда даже после отъезда из Порт-Ривендера время от времени что-то пёк. Я ненавидел это умение, постоянно стеснялся его. Хотя, может быть, это не так уж и плохо?..
Орион задумчиво дожёвывает огрызок, обдумывая всё, что я рассказал, а я докручиваю последние завитки на краях пирога, подмечая, что получилось очень даже ничего. Ирэна определённо похвалила бы меня.
На кухне появляется Кассиопея и, даже не взглянув в мою сторону, обходит массивный стол с противоположной от меня стороны и манит мужа, состроив очень занятое лицо.
— Может, хватит? Я не обижу. И я в своём уме, — не могу сдержать усмешки, когда от моего голоса, так похожего на голос Ориона, она вздрагивает, ударяясь о край столешницы. Брат хмурится, но уже через секунду расслабляется, а нож всё же незаметно прячет в карман брюк, освобождая руки. Чувствую взгляд Кассиопеи на себе, пронизывающий, недоверчивый, и мне кажется, что она смотрит на меня отовсюду, выворачивая наизнанку. Становится трудно дышать, становится тошно находиться здесь, и по мышцам растекается жар. Мысли в голове теряют свою значимость, превращаясь в хаос беспорядочных обрывков. Недоделанная выпечка перед моими глазами начинает терять свои очертания, превращаться в нечто уродливое и такое жалкое, что хочется раздавить этот пирог руками, пропустить через пальцы сырое подсохшее тесто, растоптать к чёрту эти кривые куски яблок. Чем я вообще занимаюсь? Пеку пироги, ожидая, пока Зехель, которого я даже не знаю, найдёт Еву, которую он в глаза не видел! Но звенящий от волнения голос Кассиопеи: «Ты уверен?» вырывает меня из водоворота безумия, и я глотаю ставший вдруг горьким воздух. Потрескивание поленьев в камине ударяет по ушам, окончательно разрушая иллюзию сошедшего с ума мира. И от этого уюта уже почти не тошнит, пирог на столе манит своим видом и запахом.
— Да. Всё в порядке, — улыбаюсь чуть фальшиво, и Кассиопея прячет глаза, опуская руки, которые держала у груди, несмело улыбается. Она, кажется, поверила мне. Это хорошо.
Но вот сам я всё ещё не могу себе поверить.