Я очнулся уже не в кровати. Сознание вернулось лишь тогда, когда я сжимал ручку запертой спальни четы Гарненов. Я не успел убраться оттуда, не успел скрыться в темноте, как перед носом распахнулась дверь.
— Не могу, тошнит ужасно! — она обернулась слишком быстро и уже в следующую секунду рухнула на пол. Молча, даже не закричав и не убрав руку ото рта. Не успела. Она потеряла сознание от испуга, и Орион бросился к ней, поднимая. Он заметил меня, но не заметил ножа в моей руке. А Кассиопея до утра так и не пришла в себя...
Почти бегу по нескончаемым лужам, промочив ноги почти у самого дома. До самой станции, квартал за кварталом — я уже выучил эту дорогу наизусть. Сколько раз приходил туда с тех пор, как приехал? Это стало каким-то ритуалом перед завтраком или прогулкой перед сном. Пешком до станции, проверка расписаний, которые здесь, по-видимому, никто не меняет. Чёртово захолустье. Но вот я добегаю и вижу, что и в таком месте, как Беркель, может случиться что-то новенькое: измученный человек старательно приклеивает чистый, почти пронзительно-белый в сравнении с грязью станции листок с расписанием поездов. Не успеваю понять, как оказываюсь совсем рядом.
— Завтра?.. И послезавтра?! — не верю своим глазам. Сразу два состава в Доминион подряд! Это определённо знак, шанс, который я не вправе упустить!
— У них там ежегодный праздник. День основания княжества и день, когда Забытому Городу приносят жертву. Странные люди, — женщина-кассир криво улыбается, видя моё недоумение, а у меня в голове проносится тысяча мыслей, но женщина обрывает их, бросая почти с презрением: — правда, обычно жертвами становятся преступники.
У меня подкашиваются ноги. Листовки с именем Евы до сих пор здесь, они всё ещё в каждом княжестве, значит, её ещё ищут, значит, не она... Но в этом чёртовом захолустье эти листовки могут висеть вечность. Возможно, что именно Ева станет жертвой в этом году. Женщина-кассир вздыхает, закрывая своё окошко, видит, что я не собираюсь покупать билет сейчас, и я срываюсь обратно. Осталась лишь маленькая, совсем незначительная деталь: уговорить Ориона отдать мне удостоверение. Ненадолго, всего лишь до Доминиона и обратно — я верну всё сразу же, как найду, наконец, Еву. Я вернусь сюда с ней, познакомлю с матерью. Ева наверняка будет плакать от счастья, немного смущённо, но искренне, улыбаясь, как раньше, немного глупо и нелепо. Я останусь здесь. Мы вместе останемся — больше ничего и не нужно. А потом, когда передохнём, снова побежим, взявшись за руки, навстречу солнцу. На поиски Парадиза. Я не забыл, я помню, всё ещё помню это обещание, данное Еве на могиле отца.
Дом, в который я возвращаюсь, встречает меня лишь темнотой и тишиной. По спине чувствуется липкий ужас, скорее предчувствие: что-то нехорошее, что-то, что явно изменит, разрушит к чертям все мои планы. Ударом руки распахиваю незапертую дверь, и к ногам падает, кружась в воздухе, нечто пронзительно-белое. Всего лишь мятый лист бумаги, который был наспех зажат между дверью и косяком. Радужные мысли улетучиваются, когда глазам открываются кривые буквы, начертанные углём, и дыхание перехватывает, когда я прочитываю, наконец, одно-единственное слово: «лечебница».
Что-то случилось. Записка явно написана женской рукой, но это не почерк Кассиопеи. Что же заставило абсолютно слепую мать наспех по памяти написать это слово? Лечебница. Меня начинает тошнить, я вспоминаю всё, что связано с этим местом. Бинты и стойкий запах спирта и крови, длинный шов на животе Евы, мои и её переломанные пальцы, рёбра. Бледное лицо спящей беспробудным сном сестры, моё отчаяние, казино, переулок, Кассандра...
Я должен идти в больницу.
— Ты здесь, Риан! Орион, он... — мать, глядевшая секунду назад в окно слепыми глазами и нервно перебирающая пальцами пряди волос, мгновенно вскакивает, стоит мне войти в коридор. Она делает несколько шагов вперёд, протягивает руку, открывая рот, чтобы что-то сказать, но не успевает. Крик, протяжный, полный ужаса и горя, донёсшийся из палаты, заставляет нас невольно вздрогнуть. Я срываюсь вперёд, хватая неожиданно холодную ручку двери, и мы вместе врываемся в палату. Я вижу, как Кассиопея, склонив голову, умоляет Ориона о прощении, вижу брата, который плачет, совершенно не стесняясь слёз, и сжимает в дрожащих руках какие-то листы. Что произошло? Почему они все так убиты горем? Но мать не даёт мне опомниться, она вытягивает меня обратно в коридор, оставляя застывшего в прострации брата и кающуюся в чём-то девушку наедине. Её лицо бледное, почти белое, и губы сжаты в тонкую полоску — она изо всех сил сдерживает слёзы. Она увидела гораздо больше, чем я.
Неосознанно сжимаю в кармане копию расписания, и свежий лист бумаги хрустит в пальцах почти оглушительно — это не скрывается от ушей матери.
— Ты?..
— Поезд завтра.
Она вскидывает голову, впиваясь взглядом в мои глаза. И сильная, стальная графиня Гарнен сгибается, всхлипывая, хватаясь дрожащими руками за полы моего плаща.
— Не уезжай. Только не сейчас, Риан! Ты нужен ему! Останься с Орионом, прошу, помоги ему справиться с этим!
— Но Ева...
Мать качает головой, когда до наших ушей доносится голос брата, успокаивающий теперь уже бьющуюся в истерике Кассиопею. Её голос понижается до шёпота, и слова звучат как приговор:
— У Кас выкидыш. Они с Орионом потеряли уже второго ребёнка.