— В отличие от неё, я не просил тебя остаться. Ты мне не нужен!
— Ошибаешься. Ты просто не хочешь это признавать. Если бы я не был тебе нужен, ты вышвырнул бы меня ещё тогда, когда я чуть не убил Кассиопею в первый раз.
Бутылка со стуком приземляется на стол, и стул оглушительно падает. Звуки становятся в тысячу раз ощутимей. Брат вскакивает, хватая меня за ворот рубашки, немного приподнимая над полом и ударяя спиной в стену — не успеваю ни отшатнуться, ни отвести его руки.
— Не нужен! Ты ничего не понимаешь!..
Не могу сказать ни слова — виски всё ещё обжигает горло, а ворот душит, не давая вздохнуть. Хрип, и руки Ориона ослабевают, он опускает меня на ноги, почти повиснув на вороте моей рубашки, пряча лицо у меня на груди. И его плечи вздрагивают от всхлипов, а голос превращается в плач.
— Это больно. Я думал, на этот раз получится, я так долго этого ждал!.. Её и так подкосило рождение Ханса. Он родился уже мёртвым, понимаешь? А теперь ещё и второй ребёнок. Мы даже не успели дать ему имя! Я даже не знаю, кто это был, мальчик или девочка! Его даже не похоронить. Ты представляешь, каково мне?!
— Нет.
Орион замирает, поднимает голову, и я вижу разочарование в его глазах. Он усмехается, отталкивая меня, вновь ударяя спиной в стену, а сам делает неровный шаг в сторону.
— Проваливай. На все четыре стороны! Возьми документы, забирай хоть насовсем! — и мне в лицо летит его удостоверение графа, но падает на пол с глухим стуком. Орион вновь шумно отодвигает стул и, схватив почти пустую бутылку виски, вновь начинает пить. — Проваливай. Или мне тебя силой вышвырнуть? Проваливай и не возвращайся! Никогда! — но я не сдвигаюсь с места. Я дал слово, что не уйду до утра. Мать просила меня остаться, почти слёзно умоляла задержаться хоть на день. Но я сомневался. Ровно до того момента, пока из палаты не вышел Орион, словно постаревший на десять лет, нет, на целую жизнь. Его лицо было тусклым, почти безжизненным, а глаза — чёрными вместо желтовато-серых. Такие же, как у отца в Забытом Городе. В его глазах не горело пламя. И я согласился, взяв билет на второй поезд, который идёт через двадцать один час после первого. Один день ничего не изменит.
Тогда я подумал, что, возможно, смогу хоть чем-то помочь, хоть как-то отплатить им за доброту. Но ошибся. Орион пьёт в одиночестве, Кассиопея с матерью в лечебнице, а я лишь теряю время. Мне не достучаться до брата добрыми намерениями и просьбами поделиться. Орион не смотрит на меня, но я вижу его глаза в отражении зеркала. Я помню эти глаза. Тогда у меня был человек, который вытащил меня из депрессии. А у него?
— Знаешь, — горло всё ещё болит, лопатки саднят от ударов о стену, а жар дешёвого спирта уже перетёк в живот. Неприятно, но я двигаюсь, делая шаг вперёд. — Давным-давно я получил эти шрамы. Смотри. Мне резали вены, — закатываю рукава, показывая полосы на запястьях, но он даже не поворачивает голову. Только беззвучное: «проваливай» и шумный плеск алкоголя в бутылке. Надоело. Он сам, похоже, не хочет искать выхода. Просто упивается своей беспомощностью и ждёт, когда кто-то придёт и вытащит его, поможет ему. Но никто не откликнется — некому приходить. В отличие от Ориона, у меня был тот, кто вытащил меня из депрессии. Тот, кому было хуже, чем мне. Тогда Ева меня просто побила и заставила улыбаться разбитыми губами до тех пор, пока я не разозлился и едва не побил её в ответ, но именно это отрезвило меня, именно эта встряска помогла мне вновь встать на ноги. Я тогда хотел, чтобы мне помогли, а Ориону это не нужно. Он ведёт себя, как идиот!
— А у Евы вот тут. Длинный такой, — голос дрожит от злости, но я изо всех сил стараюсь сдержаться и не бросить всё. Провожу рукой внизу живота, зная, что в отражении брат всё видит, и вот на дне зрачков загорается сознание — он смотрит. И, кажется, начинает понимать. Да, смотри. Давай же, думай, чёрт тебя подери! — Это было моей ошибкой. Азартные игры не делают человека хорошим и добрым. Они делают его беспредельно жадным, алчным. И слепым. Я тогда был слеп, а заплатила за это Ева. Ты спросил, понимаю ли я, каково это: терять ребёнка. Нет, не понимаю.
Чувствую, как в груди пылает злость, смешанная с виски. Вот, значит, что тогда чувствовала Ева: видеть меня таким беспомощным и жалким... Какого чёрта мы с Орионом близнецы? Мне хочется ударить его так, чтобы лицо, наконец, перестало быть таким глупым и унылым. Да, у него горе, да, чёрт возьми! Но это не даёт ему право давать слабину, погрязать в жалости к себе. Кассиопея его не вытащит, а значит, мне придётся его вытаскивать, чтобы он уже помог ей. Завтра я уеду. Завтра этот идиот напьётся ещё сильнее, поэтому времени нет. Ни у меня, ни у него.
Руку прошибает боль, и брат падает со стула, поднимая на меня тусклый взгляд, но где-то глубоко-глубоко видно удивление и злость. Орион гораздо сильнее меня. Кузнец и вечно голодающий бродяга — исход драки очевиден, но мне плевать, я хочу стереть с его лица это выражение. В лечебнице, накачанная успокоительным, свернувшись калачиком, лежит Кассиопея. Совсем как Ева тогда. А он, этот чёртов идиот, позволяет себе сидеть тут и пить дешёвый виски. Совсем как я тогда. Как же это бесит! Опускаюсь на корточки и, не позволяя Ориону подняться, хватаю его за плечи, прижимая к полу. Может быть, так мне удастся до него достучаться.
— А знаешь, почему не понимаю? Потому что единственная женщина, от которой я хотел ребёнка, даже забеременеть не сможет никогда! Мне просто некого терять. У тебя есть здоровая жена, она вот тут, рядом. А ты!.. — и мой кулак с силой врезается в пол рядом с лицом брата. Орион не реагирует — он лежит, распластавшись и уставившись в одну точку. — Знаешь, у тебя вся жизнь впереди. Тебе всего двадцать три года, Орион. И Кассиопея здорова, у неё все органы на месте. Так что продолжай сидеть тут и страдать в гордом одиночестве. А Кас, конечно же, сама выберется. Ей же определённо легче! И тебя вытащит из депрессии, — я впервые, кажется, могу спокойно произнести это имя. Просто теперь неважно, уже неважно.
Орион дёргается, и на его глазах вновь, кажется, в сотый раз за сегодня, выступают слёзы, но он продолжает лежать на полу и не двигаться, ничего не предпринимать. Надоело. Дверь с треском ударяется о косяк, а крышка бутылки вместе с удостоверением графа Ориона Гарнена летит в сторону. Мне плевать, что эффекта не будет никакого, что это виски на вкус просто отвратительно. Я хочу напиться, хочу заглушить в себе всё, что только что сам разворошил.
Я не должен был оставаться. Не должен был вообще сюда приезжать.