— Не может быть! — парень, открывший скрипучую серую дверь, отшатывается назад, едва увидев меня. И тут же его лицо кривится, словно он не может смотреть на меня, словно я для него совсем нежеланный гость. — Риан?.. Заходи. Быстро! — он вздыхает, словно стряхивая ненужные мысли, и тянет меня внутрь дома, хлопая дверью, с которой, как ни странно, не слетает эта пыль. Бедная комната неприятного серого цвета режет взгляд, рассеивает внимание, не позволяя сосредоточиться на чём-то одном. У меня кружится голова. Всё из-за пыли, которая уже впиталась в каждый уголок этого места. Я не могу ничего увидеть, не различаю силуэты и очертания, а Зехель тянет меня вглубь комнаты, что-то бормоча. Виднеются желтоватые листы, разбросанные по столу и полу, схемы, записи, порванные на куски, а с краю всего этого почти горит ослепительно белый лист: газета. Свежая газета. Сегодняшняя?
— Я искал её. Много людей искали, но всё равно ей удалось проскользнуть мимо нас!.. — голос Зехеля звучит глухо, словно издалека. Что он говорит? Не слышу, не понимаю. Неважно. Тяну к газете руку, не успеваю понять, что делаю, и мысли прерывает грохот. Этот странный человек, давний знакомый Ориона, склоняет голову к самому полу, едва не касаясь его лбом. — Прости... Я просчитался.
— Что случилось? В каком смысле просчитался? — но он не отвечает. Только поднимает глаза, в которых застыла вина, и перевожу взгляд на газету, чувствуя, что здесь ответ, и замираю, падаю куда-то, мгновенно переносясь в другое место. Тот сон, который заставил меня сорваться из Беркеля, возникает перед глазами, словно он реален. Вижу, как Ева уходит куда-то во тьму, чудом не путаясь ногами в серых одеждах. Зову её, надрываю связки, выкрикивая её имя, но она не оборачивается. Её руки трескаются и осыпаются, оседая серым пеплом на Доминион, её глаза пусты, словно она потеряла всякую надежду. Но она улыбается. Сломленная, раздавленная, она улыбается почти отчаянно, почти назло. А потом вздыхает и, раскинув искалеченные руки в стороны, исчезает, рассыпается.
Этот пепел в моих лёгких, в моих глазах. Этот пепел — яд, который убивает меня. Газета бесшумно опускается на пол, всё так же пронзительно выделяясь на серости этой комнаты. Чувствую, как тело становится невыносимо тяжёлым, не могу удержать себя на ногах, и падаю, а рука сжимает бумагу, разрывает её, разрывает на части это осознание. Не хочу верить. Но рядом с лицом приземляется маленький обрывок, с которого на меня смотрит отчаявшимся взглядом Ева, закованная в жертвенные браслеты. Ева, стоящая по Ту сторону, за вратами, и смотрящая вперёд обречённо, сдавшись. Я слышу собственный вой, вижу, как застывает в растерянности и страхе Зехель, наконец-то замолчав.
Я опоздал на один день. Кевин был прав. Её казнили вчера.
— Вот видишь. Я говорил правду, — голос чистильщика больно ударяет по ушам, и Зехель отшатывается, видя в проходе Кевина. А я почему-то даже не удивляюсь. Только с губ слетает неопределённая усмешка, а рука механически тянется к лицу, стирая слёзы. Зол ли я? Не знаю. Хочу ли убить Кевина? Без понятия. Какой в этом теперь смысл?
— Где это было? — единственный вопрос, и мужчина, вновь растягивая губы в издевательской улыбке, манит меня за собой. Зехель что-то говорит, виснет на моей руке, но в итоге всё равно отстаёт, а я плетусь за Кевином через весь Доминион, видя только его спину среди серости и разрушенных алтарей. На фоне пронзительно-белой стены. Люди сходят с ума в своей радости, утопают в реках алкоголя, от запаха которого очень скоро начинает тошнить, но я не могу позволить себе остановиться, свернуть, с каждым шагом приближаясь к месту, где погибла Ева.
Всего лишь возвышение, площадка, предназначенная будто для выступления уличного театра. И Кевин, пристально за мной наблюдая, только делает больнее своими словами:
— Здесь были врата. Особенное место — если отправить человека на Ту сторону через них, он уже никогда не вернётся.
Треск, и на белой поверхности виднеется кровь. Я опоздал. Чёрт возьми, всего на один день опоздал! На двадцать один час!.. Если бы я приехал на первом поезде, если бы я не поддался уговорам матери, я спас бы Еву, выкрал бы её с эшафота так же, как это сделал отец двадцать два года назад. Но я не смог. Не захотел. Видел сон, где сестра уходит во тьму, растворяется в Забытом Городе, но так и не понял его предназначения.
— Впусти меня! — чувствую, как разгорается отчаяние, перерастающее в злость. Я должен идти дальше, я не имею права останавливаться! — Впусти меня, ты!.. Я должен её найти, слышишь? Дай мне увидеться с ней. Верни мне Еву!
Руки вновь ударяют Стену, пытаясь сломать её, пытаясь достучаться до Евы, но Забытый Город не отвечает мне, не откликается мне. Не впускает. Он закрылся, возвёл эту Стену до самых небес, отрезав мне путь. Он всё так же безразличен, а я сгораю от ненависти, от горечи, от бессилия. На языке привкус крови, в глазах — алые пятна, голос слышится всё глуше и глуше. Я уже не чувствую боли в разбитых ладонях, не слышу собственных всхлипов. Только кислый вкус крови, смешанный с солёными слезами.
— Вы оба это заслужили, — а Кевин вновь кладёт руку на моё плечо, якобы пытаясь подбодрить. На самом деле только делает хуже. — Это ваша судьба! Не надо было предавать этот мир. Вы сами виноваты, — на его лице проявляется безумие, и мужчина, довольно усмехнувшись, толкает меня. — Вы заслужили гораздо большего наказания, чем это. Я верил, что если Янус Гарнен забудет, где Парадиз, он перестанет его искать, так нет же! Он ещё и вам эту чёртову мечту передал, а вы поверили, идиоты. Я пытался вас от этого всего отгородить, я столько раз пытался вас спасти, а вы!.. Да вы ни разу не услышали меня!
Всё тело прошивает вспышка боли, когда руки выворачиваются совсем не в ту сторону, в какую должны, когда по затылку вдруг стекает струйка крови, обжигая шею. А Кевин слетает с катушек, и вечно насмехающееся выражение покидает его лицо, уступая место ярости. Я не успеваю даже понять, откуда он взял кинжал, но, когда тусклое солнце отражается от поверхности металла, становится поздно.
Я вижу, как легко входит острие оружия в поверхность стены через мою правую ладонь. Даже боль чувствуется не сразу — только удивление, что Стену можно повредить. Она же неуязвима! Но вот секунда, и до меня доходит, что по белой поверхности течёт кровь. Моя. И прежде чем накатывает боль, сознание накрывает страх, от которого я начинаю кричать так, что в ушах закладывает. Я даже не слышу смеха Кевина, его слов, которые наверняка ранят больнее этого кинжала. Мысли в голове путаются, перед глазами всё чаще вспыхивают красные круги, когда я изо всех сил пытаюсь вытянуть оружие из Стены. Нет, из своей руки. О небо, я сейчас сойду с ума!..
Я ведь хотел только одного — увидеть Еву. Я просил, чтобы Забытый Город впустил меня. Но он остался всё так же безразличен, и Стена, испачканная моей кровью, повреждённая кинжалом Кевина, всё так же холодна. Я молю о помощи, но никто не откликается на мой зов. Оборачиваюсь и встречаю только пустоту.
Кевина нет. Город, который был, кажется, так близко, вдруг видится почти за горизонтом. Не понимаю, ничего не понимаю... Тяну израненные руки, но никто не ловит их, и я падаю на жухлую траву. А сверху светит тусклое солнце. Никого вокруг, звенящая пустота в ушах и запах крови на кончике языка. Мне хочется плакать, и, кажется, я всё-таки позволяю себе слёзы, когда сознание накрывает истерика, когда я оборачиваюсь обратно, чтобы вновь обратиться к Забытому Городу.
В Стене нет дыры. Стена идеально белая — на ней ни следа крови.