***
— Не могу, — чувствую приступ тошноты и вспышку боли в голове, отодвигая тарелку, а Риан усмехается.
— Решила сесть на диету? Тебе опять сделать внушение?
— Не язви и перестань смеяться. Я правда не могу, убери это.
И брат, мгновенно переставая издевательски улыбаться, хмурится. Желваки на его скулах напрягаются, и я вижу, что его правая щека немного опухла. Она едва заметно темнее левой, словно кто-то по ней ударил.
— Откуда у тебя синяк на лице? — отодвигаю его руку, стараясь отвлечь его от кормления меня с ложки, и он дёргается, тут же пряча взгляд. Смотрит на своё отражение в зеркале и молчит, долго подбирая слова, всё так же держа ложку с уже давно пролившимся супом на вытянутой руке. Сомневается в чём-то. Его плечи опускаются, и Риан подтягивает колени, пряча в них лицо. Узнаю этот жест: он у нас одинаковый. Хочет укрыться, отгородиться от всего мира, чтобы привести в порядок мысли и эмоции.
— В Забытом Городе. Отец ударил меня. Я видел его...
Моя рука, занесённая над его головой, чтобы потрепать вечно спутанные светлые волосы, похожие на солому, застывает. Ян. Отец. Он в Забытом Городе?.. Но почему? Хватаю руки Риана, и на стол оглушительно падает чёртова ложка, а на лице брата проступает горечь, смешанная с непрошеными слезами. Отец. Человек, который был ему ближе всех, единственный, в ком он нуждался. Ян Харнетт — простой кузнец из Иремарии, ставший для Риана опорой и примером. Насколько же больно было брату видеть такую галлюцинацию?
— Риан, ты ведь понимаешь, что он...
— Представляешь, он такой же, каким мы его помним, — брат перебивает меня и, смахивая слёзы, улыбается насквозь фальшиво. — Он такой же. И даже там заботился о нас: это Ян вывел меня к тебе, хоть перед этим ему пришлось меня даже ударить. Я его видел, представляешь? А ты видела его?
— Нет, — смотрю на вытянувшееся лицо Риана, вижу, как он бледнеет, и слёзы мгновенно останавливаются. Чувствую горечь, усталую и опустошённую. Я тоже хочу его увидеть. Отец, почему ты не встретился со мной?
— Но он был там. Ты должна была хотя бы услышать его, ведь он был рядом!
Вспоминаю только голос в моей голове, отцу определённо не принадлежащий. Этот голос был похож на мой собственный. И Риан его, судя по всему, не слышал. Почему мы видели и слышали с ним разные вещи, хотя были рядом? На секунду, всего на миг, но это уютное тепло кажется мне ненастоящим, эфемерным, словно сотканным из мечты и воображения. На миг, но сердце сомневается в существовании Риана, в его реальности. Будто всё это и есть иллюзии Забытого Города. Будто мы не выбрались. В голове невольно всплывает образ силуэта на Стене и его насмешливый голос: «Это потому что ты меняешься!»
И снова подкатывает к горлу тошнота. Кажется, у меня жар. Это плохо. Не надо было соваться в воду, пока ждала Риана под тем мостом.
***
Ева так и не притронулась к еде: тарелка с остывшим супом, брошенная на середине стола ложка и застывший неприятной лужицей бульон режет взгляд. Но почему-то не хочется даже приближаться к этому беспорядку, чтобы убрать, и я только плотнее кутаюсь в одеяло, сжимая кулаки. Колода карт, свёрнутая почти пополам, выстреливает из пальцев, разлетаясь по комнате, а в груди обрывается что-то, вновь скручивая живот. Всего на мгновение, но эти карты показались мне похожими на дождь Забытого Города. А эта тишина шумит в ушах вечным ливнем. Как жаль, что здесь нет граммофона!
Ева молча собирает разлетевшиеся куски картона, и шуршание её юбки раздаётся со всех сторон. Пугает, наводит ужас, я ведь совсем ничего не вижу, кроме устрашающих теней на потолке от единственной свечи.
— Может, стоит зажечь ещё одну? Или две. Слишком темно, — её непривычно осипший голос раздаётся совсем близко, и я вижу тёмные, почти бездонные глаза сестры. Не могу сказать ни слова, и Ева, вздохнув, садится рядом. Она дрожит. От страха? После того разговора за ужином это первые слова, которые я от неё услышал. Тогда я солгал ей, лишь бы утешить, лишь бы успокоиться самому, но эта ложь не помогла. Ведь отец не такой, каким мы его помним. Он мёртв. Но Ева, кажется, поверила моим словам, и мне становится тошно от этого осознания. Хочется сжаться ещё сильнее, погасить последнюю свечу и закутаться в одеяло, которое для меня ужасно маленькое. Хочется сказать сестре правду, но я понимаю, что так будет только хуже.
Этот желанный маленький мирок спокойствия и тишины начинает давить на меня. Не хватает чего-то, привычное успокоение так и не приходит, зато в голову лезут совсем ненужные мысли. С каких пор удача отвернулась от нас, ведь она всегда, всегда, чёрт подери, была на нашей стороне! Пытаюсь понять, но ответа не могу найти. И сижу, сгорбившись на кровати, наблюдая до рези в глазах за тем, как плавится воск свечи. Этот единственный огонёк, освещающий ничтожно малую часть комнаты, похож на маленькое солнце. Мне хочется прикоснуться к нему, но руки отдёргиваются сами по себе — слишком горячо. А внутри чувствуется холод, всепожирающий и сводящий с ума, заставляющий зажмурить глаза как можно крепче. Под веками я не вижу огонька. Под веками только чёрная и холодная бездна. Обычно это то, что мне всегда помогает: темнота, одеяло и Ева рядом. Но сейчас это в тягость. Сестра не может избавить меня от этого чувства, хотя обычно рядом с ней эмоции угасают, словно само присутствие Евы пожирает их. Не могу здесь находиться. Здесь ещё хуже, чем под безоблачным небом. Внизу в трактире слышится едва различимый гомон посетителей, и мне почему-то хочется оказаться там.
— Ты голоден? — сестра поднимает потухший взгляд, спрашивая скорее по привычке, услышав бурчание моего живота. Ей совершенно это не интересно, но она продолжает обо мне заботиться. Хотя сама так и не притронулась к ужину. Тяну её за собой, но она упрямится, невнятно бормоча, что останется. Кажется, вот-вот уснёт, её глаза мутные, а лицо бледное. Точно. Я ведь тоже должен чувствовать дикую усталость: сколько дней мы уже не спали нормально? Три? Четыре? Неважно...
— Я не голодна. Правда. Иди, поужинай, а то так и останешься до конца своих дней мешком с костями... Ещё что-то мне про диету говорил. Может, мне стоит сделать тебе внушение? — зевает и машет рукой, почти выгоняя меня. — Не мучай себя, Риан. Поешь нормально.
— Ладно, ладно. Я захвачу что-нибудь для тебя.
А она смотрит куда-то сквозь меня и через мгновение заторможенно кивает, падая на кровать. И мне всего на секунду кажется, что напротив меня кто-то другой. Кто-то, чьи глаза страшнее глаз отца. Что за бред. Кто ещё тут может быть?
— Приятных снов, Ева.
— Приятного аппетита, Риан.