Сжимаю крепче Еву, перехватывая её поудобней и вновь смотрю на дорогу. Как опрометчиво, я даже не взглянул на карту! Где же лечебница? Времени чертовски мало. Нужно сбить температуру сестры до того, как она совсем разболеется. Кто знает, может быть, её вот-вот объявят в розыск, и нам придётся бежать? Чёрт подери, как же не вовремя всё это!
Вижу вдалеке белое здание с огромным крестом, выложенными прямо на стене красноватыми камнями. Вот она, лечебница! Но на единственной улице поблизости ужасное столпотворение — перевернулась торговая повозка. Пробиваюсь сквозь толпу зевак, грубо расталкивая чужие плечи, пытаясь не уронить сестру, и Ева, морщась от резкого запаха апельсинов, разбросанных и раздавленных по брусчатке, начинает слабо вырываться. Она с детства их ненавидит, ей тяжело дышать рядом с ними. Чувствую, что запах действительно ужасно силён, у меня самого начинает щекотать нос, и стараюсь ускорить шаг, но толпа не хочет расступаться. Лишь только Ева стонет снова и запрокидывает голову назад, отчего волосы выбиваются из капюшона плаща, как вокруг мгновенно толпятся люди, переключаясь с плачущего торговца на нас.
— Странная она, смотри.
— Ага, совсем седая.
— Может, это мода такая?
Что, альбиноса ни разу не видели? Раздражение, граничащее с презрением, и Ева вздыхает, будто чувствует мои эмоции. Ускоряю шаг, вырываясь, наконец, из толпы. Вот больница, лекари носятся вокруг нас — понимаю, что так надо, что это правильно, но уж очень любопытно оглядывает нас пожилая женщина-врач с брошью управляющего лечебницей на халате. Она почти бегом пересекает коридор и жестом останавливает мужчину-дежурного, едва нас завидев. Глядит с сомнением, словно пытаясь вспомнить наши лица, а потом манит меня рукой, тут же отворачиваясь и бросая, чтобы её никто не беспокоил. Хватает меня за рукав немного дёргано и нервно, ускоряет шаг, минуя любопытные взгляды. Почему она ведёт меня так далеко? Это крыло, кажется, совсем пусто. Но она смотрит на Еву и хмурится, открывая маленькую палату, почти загоняя меня в неё. Не понимаю. Здесь так принято?
— Как мне вас называть? — управляющая указывает на кровать, и, пока я укладываю Еву, боязливо смотрит то на закрытую дверь, то на окно с плотно закрытыми шторами. И я наконец оборачиваюсь, встречаясь с ней взглядом.
— Бэк Рештер, — называю имя, которое пришлось использовать в трактире, ведь все остальные фальшивые документы остались в Беркеле. Я успел унести только удостоверения Риана Харнетта, Рене Юсвелла и Бэка Рештера.
— Мистер Рештер, значит... Боюсь, у вас проблемы. Точнее, у неё, — женщина указывает Еву, что дышит надрывно и хрипло, но не просыпается. Вновь разыгравшаяся аллергия или температура поднялась ещё сильнее?
— Да, у неё лихорадка. Началась сегодня утром, а ночью её мучили кошмары. А ещё аллергия на апельсины, там на улице...
— Я не об этом! — резкий вскрик, и я поднимаю, наконец, взгляд на лекаря, и тут же лёгкие отказывают, а сердце на мгновение замирает. На лице женщины сквозь маску усталого раздражения и нетерпения проступает что-то большее. Слишком пронзительны эти зелёные глаза, которые, несмотря на возраст, всё ещё ярки. В них плещется жадность с желанием на грани отчаяния — совсем не то, что я ожидал увидеть. Осознание всего приходит только спустя мгновение: она говорит не о самочувствии сестры. Точно, ведь она, управляющая, самолично занялась нами, не позволив дежурному нас зарегистрировать. Привела в дальнюю палату в пустом крыле... Здесь что-то большее.
— Вижу, вы наконец-то поняли, — лекарь усмехается. — Но я могу вам помочь. Однако лечение этой девушки обойдется вам в пять тысяч нитов.
— Не много ли? На такую сумму мы могли бы жить, ни в чём себе не отказывая и тратя деньги направо и налево, едва ли не год!..
А при нашем обычном укладе — и все три, учитывая расходы на переезды и постоялые дворы. Не может быть, чтобы лечение в Портрии было таким дорогим. Ведь даже снятая на неделю комната в довольно дорогом трактире обошлась нам лишь в шесть нитов, не считая тех двух монет, которые я отдал трактирщику за информацию и молчание.
Женщина хмурится и, хватая меня за руку слишком крепко для своего телосложения, тащит куда-то прочь из палаты. Зачем она закрывает дверь на ключ и жестом приказывает мне молчать?
— Вы что, вообще не понимаете, в какой ситуации оказались? — едва я переступаю порог её кабинета, как она срывает с себя маску флегматичного лекаря и по-хозяйски садится за стол, недовольно морщась. Выудив из ящика смятый лист бумаги, протягивает его мне, смотря исподлобья с некой злостью. Что, чёрт подери, тут творится? Но лишь при взгляде на листочек сердце падает в пятки, в груди всё обрывается, затихает: я вижу почти точный портрет Евы, а под ним размашистым почерком — десять тысяч нитов. И не замечаю, как листочек вновь исчезает в недрах стола. Мне чудится, что я до сих пор сжимаю его в дрожащих пальцах.
— Судя по всему, вы ещё не в курсе. Ту девушку зовут Евангелина Харнетт, я права? И вы не Бэк Рештер, ваши документы поддельные, но до этого мне нет никакого дела. Эта листовка ещё не распространена в Портрии, как видите, это всего лишь так называемый черновик. Но скоро портрет вашей спутницы будет на каждом углу. Вы очень вовремя пришли сюда, мистер Рештер, вам очень повезло. Я могу помочь вам, хоть это и противозаконно. Но при условии, что вы сами мне поможете!
— Почему? — единственный вопрос, который я могу из себя выдавить. Воздух становится похожим на воду. Я не могу дышать, не могу даже пошевелиться. Случилось то, чего я так сильно опасался. Чёрт подери, почему так быстро? Я не готов, мы оба ещё не готовы к такому! В горле огромный ком, мне становится жутко до судорог в животе и вспотевших ладоней. Мы не были в Портрии раньше! Так что же произошло? Не верю, что Еву ищут по всему Немезису. Она не делала ничего такого, что могло бы послужить на то причиной, мы слишком мелки для такого. Мы всего лишь шулеры, не более. Это всё кажется бредом, каким-то издевательством. Не смешно, чёрт возьми!
Врач, глядя на меня, улыбается. И, указывая на листовку, объясняет:
— Я действительно могу вам помочь. Если вы принесёте мне хотя бы половину от суммы, указанной здесь, я гарантирую вам безопасность этой девушки. По секрету, если я отдам вашу спутницу чистильщикам, получу только около трёх тысяч нитов на руки, остальное забирают на налоги и прочее. Вам не остаётся ничего, кроме как поверить мне, не так ли?
И я не могу с ней не согласиться — она меня насквозь видит. И ей уже известно, что других вариантов у меня нет, что я застан врасплох этим известием. Времени искать другие пути просто нет. И на удачу надеяться уже нельзя: она больше не с нами. Придётся рискнуть.
— Пять тысяч?
— Да. И ни нитом меньше. Думайте, у вас есть ещё время, господин Бэк, ведь листовки с вашим портретом пока нет, — врач жестом показывает на стул, и я устало опускаюсь на него, ощущая, что сил нет совершенно. И все планы, которые, казалось, наладились утром, тают и растворяются прямо на глазах. Это неожиданно. Руки перестают трястись лишь через несколько минут после того, как врач дала мне успокоительное. И мысли, наконец, приходят в порядок. Не могу сдержать вздоха, хватаясь за голову, вновь и вновь осознавая, что происходит вокруг. Мы ещё никогда не попадали в настолько серьёзные ситуации. Неужели это плата за всё содеянное? Не слишком ли жестоко?..
— Хорошо, миссис...
— Миранда.
— Миссис Миранда, я сделаю это, — и женщина, на секунду заколебавшись, улыбается, протягивая мне ладонь для рукопожатия. Сделка заключена. Назад дороги нет и быть не может, это единственно верное решение. В одиночку мне не справиться. Эта женщина — мой единственный шанс. И самое отвратительное — ей это известно. Она слишком нетерпеливо вырывает из моих рук тысячу нитов — выигрыш сестры в поезде — и, не стесняясь, прячет их под корсетом. Прости, Ева, но остальные деньги мне придётся пока оставить себе. Что же я буду ставить в казино?..
— Теперь, думаю, когда всё между нами улажено, надо что-то сделать с вашей спутницей. Кстати, как мне следует здесь её называть? — на лице приторная улыбка, от которой становится тошно, Но мне приходится подыграть ей. Нельзя срываться.
— Кристина Рештер.
— Хорошо. Для начала проверим, проснулась ли она, — Миранда, выглядя немного более довольной, чем следовало бы, выходит из кабинета, жестом зовя меня за собой. А в палате в дальнем крыле лечебницы на кровати лежит Ева, слабая, едва живая, но испуганная. Чёрт подери, не могу на неё смотреть спокойно, зная, что ей угрожает. Она же не выдержит... Прости, Ева, но я ничего тебе не скажу.