Глава 6
Я опоздал. Всего на мгновение, всего на минуту. Где-то на задворках сознания до меня пытается достучаться какая-то важная и разумная мысль, но я ничего не слышу, кроме крика Евы. В голове до сих пор звенят её мольбы прекратить, я до сих пор вижу её слёзы на ослепших от дикой боли глазах. И стук моего собственного сердца не может перекрыть этого голоса, он смешивается с ним, отдаётся в висках гулкими ударами: защитить. Уберечь. Спасти. Но уже сбежали чистильщики, оставив Еву умирать, а я сижу, прижимая сестру к себе. Она холодеет на моих руках, несмотря на то, что, казалось, горела, сгорала от лихорадки. И бледность на грани мертвенной меня пугает.
— Мистер Рештер. Мистер Рештер! — Миранда хватает меня за подбородок, заставив обратить на неё внимание, почти кричит в лицо, и я понимаю, что это её крик. Она звала меня. Она, чёрт подери, а не Ева.
— Отпустите её! Надо избавиться от яда, иначе она умрёт!
Что? Я пытаюсь нащупать пульс, и теперь наконец-то та самая мысль, метавшаяся на задворках сознания, достигает сознания. Точно. Он ведь успел, этот чёртов чистильщик, будь он проклят, он же отравил её!
— Ева!.. — но кто-то оттаскивает меня прочь. Дежурный, тот самый мужчина, который нас встретил, как только мы пришли, укладывает сестру прямо на пол, разводя руки в стороны. Зачем он это делает? Что он творит, чёрт его подери?! Не затыкайте меня, не смейте меня останавливать, отпустите, отдайте мне Еву, я смогу её спасти!.. Но меня никто не слышит. Никто не хочет меня слышать, даже Миранда. Только кто-то, чьего лица я не вижу, больно сводит мне руки за спиной тем сильнее, чем громче я кричу.
— Убери от неё руки, ты!.. — но меня отшвыривают в сторону, так и не позволив оттолкнуть дежурного, который, тихо ругаясь, окончательно разрывает рубашку Евы и припадает губами к её груди. Миранда загораживает мне обзор и, больно сжимая плечи, говорит твёрдо, почти угрожающе. И я не могу не слышать её, каждое слово отдаётся глухими ударами где-то внутри.
— Успокойтесь, мистер Рештер! Мы приложим все силы, чтобы вытащить её, клянусь вам. Сделка есть сделка, я сделаю всё, что возможно, и даже больше. Она выживет. Я обещаю вам, слышите? Мы обязательно её вытащим... Дик удалил большую часть яда. Глядите, она дышит.
И я вижу, что Ева действительно дышит. Её грудь вздымается едва заметно, и воздух со свистом врывается в больное горло. Я не могу пошевелиться, не могу даже позвать её. Резко заканчиваются силы, и мир наваливается на плечи, придавливая своим грузом. И даже сухая ладонь управляющей кажется неподъёмной.
Ева дышит. Она жива...
***
«Держись!» — кто-то берёт моё лицо в руки и нежно проводит пальцами по векам, заставляя поморщиться. Не надо, чёрт подери, оставьте меня в покое. Я только перестала гореть!
«Не сдавайся. Давай же, не сдавайся!» — и мягкие руки больно бьют по щекам. Но я не могу, никак не могу открыть глаза. Не чувствую собственного тела, вместе с жаром пропало и ощущение пространства. Но очередной зов, и я узнаю этот голос, эти чувства. Ив? И в ответ невидимая, но явно ощутимая улыбка. Её руки накрывают саднящие щёки, лба касается её лоб.
«Ты больше не боишься меня?» — тихий смех, и мне хочется ответить, но она уже знает ответ. Вздох облегчения, вырвавшийся будто из моей груди, а она крепче обнимает меня. Я чувствую её слёзы, горячие, солёные.
«Не сдавайся. Дыши. Ты сможешь, дыши», — почти приказ, и лёгкие послушно втягивают солоноватый воздух. Я больше не боюсь ни этих тёплых рук, ни мягкого голоса, на который я не способна, ни нежных объятий. Некстати вспоминается Ирэна, и нос щекочет запах яблок, а до ушей доносится хрипловатый голос — снова на кухне, где никогда не остывает печь, играет граммофон. В тот год Риан заболел музыкой. Сколько же у него было пластинок?
«Да, всё правильно. Спи спокойно, Ева. Вспоминай. Тебе буду сниться хорошие сны... Только дыши, слышишь?» — и Ив отпускает меня, толкая куда-то вниз. Спокойная, манящая музыка становится громче, различимее. Что-то из тех песен, которые любил слушать Риан? Подаюсь вперёд, тяну руки туда, откуда идут мелодии, и вижу где-то далеко одинокий газовый ночник. На смятой постели сидит, завернувшись в одеяло и поджав под себя босые ноги, человек, который смотрит куда-то невидящим взглядом, а напротив шелестит граммофон со слетевшей на край диска иглой. Где же следующая пластинка? Ах, вон она. В руках человека, который, невесомо касаясь края кончиками пальцев, проводит по её грани почти нежно. Неосознанно, машинально. Снова забылся и о чём-то задумался? Снова не заметил, что музыка уже закончилась? Риан, это так на тебя похоже. Подожди, я сейчас включу что-нибудь ещё, только заведу граммофон. На всякий случай, ты же знаешь, как неприятно, когда он резко смолкает. Как никто другой знаешь.
Спину укрывает одеяло, и брат кладёт голову мне на плечо, ничего не говоря, молча заточая меня в маленький тёплый кокон. И вновь начинается музыка, спокойная, умиротворяющая. Надо будет подыскать несколько пластинок брату. Он всю свою коллекцию, кажется, оставил в Беркеле. Надо будет... Когда-нибудь. Не сейчас...