— Что-то случилось? — мне не нравился его тон, очень не нравился. Что-то нехорошее, что-то опасное.
— Береги её. Я обещал, я клялся, что защищу её, поэтому... Никогда не позволяй Еве попасть в Доминион. Не спрашивай почему. Там сложные люди, там очень странные порядки. Если меня не станет... Молчи! Если меня не станет, оберегай её. Бегите отсюда далеко, так далеко, как сможете. Риан, сын, я очень тебя прошу, защити её. Ты поймешь, обязательно поймешь, когда станешь старше, — отец протянул руки, и я привычно схватился за них, чувствуя, как под ногами исчезает опора.
— Прости. Некому больше её защитить.
— У неё никого нет? — мне впервые стало даже жалко Еву. Я впервые испытывал к маленькой девочке-альбиносу сочувствие.
— Никого.
— Только мы?
— Только ты, Риан, — я непонимающе смотрел на Яна, а тот лишь улыбался краешками губ, как только он умел, одновременно печально и светло. — Только ты сможешь её защитить. Прошу тебя, пообещай мне, что защитишь её.
— Хорошо, папа, — я искренне не понимал, о чём он сказал, но поклялся, пообещал себе и ему, что выполню его просьбу. Отец тогда улыбнулся, благодарно, как равному себе. А через несколько дней Яна убили. Никто не знал, что случилось, как это случилось, но все понимали — это неспроста. Кто-то сказал, что за Яном давно наблюдали, кто-то сказал, что это было самоубийство. Ева плакала, а я — нет. Тогда я вдруг понял: это всё из-за неё. Она была так дорога ему? Настолько, что он готов был бросить и меня тоже?.. И лишь позже пришло осознание: он тоже обещал. Просто вдруг всё встало на свои места. Я нашёл дневник отца в его комнате. Это ужасно, неправильно, но это — правда.
— Папа... — рука дрогнула, и из-за старой потрепанной обложки вылетела фотография — мужчина и женщина, держащиеся за руки. Уже тогда я смог ясно увидеть, что женщина как две капли воды похожа на Еву, на мою... сестру. А мужчина, стоявший рядом с женщиной и бережно державший её руку, не был Яном. Это был другой человек. Тогда я впервые плакал после похорон. Тогда, после прочтения дневника отца, я понял, что он имел в виду. Я сжёг дневник и письма в камине, запер кабинет, выбросив ключ в море. Долго не мог смириться с правдой, в которую оказался втянут, но осознавал, что назад дороги нет. И теперь я оказался единственным, кто может спасти Еву. Я не знал, что делать, и кричал от безысходности, надрывая связки, проклиная мир, который так любил. А Ева плакала от страха, но была рядом, держалась за меня, из последних сил пытаясь не сойти с ума. Тогда я понял, что обязан, просто обязан её защитить. Тогда и она поняла, что никак нельзя больше порознь.
— Помнишь его мечту? — тогда голос сестры показался мне странным. Будто она знала что-то. Я словно очнулся от какого-то транса. — Давай исполним её? Парадиз ведь исполняет все желания?
— Это невозможно. Парадиза нет, это всего лишь легенда, миф, — я сам тогда не верил в свои слова, не хотел верить. Все ещё надеялся, что решение придёт само.
— Он есть! Если отец верил, значит, он существует! Или, по-твоему, Ян врал нам?
Я не мог ничего ответить. В голове была лишь звенящая пустота, все мысли разбежались, ускользнули. Я слушал море и ждал ответов. Уже под утро, когда я, не справившись с собой, уснул на берегу, мне приснился странный сон, где кто-то настойчиво пытался мне что-то объяснить, но каждый раз я закрывал уши, умоляя, чтобы меня оставили в покое. Но, когда я очнулся, будто от удара, будто кто-то разбудил меня, я знал, что делать. Ведь я обещал отцу забрать Еву из Иремарии, я ведь пообещал бежать подальше из этого княжества...
На шестой день после смерти отца мы уехали, бросив дом, в котором прошло наше детство, бросив княжество с ярким солнцем и солёным морским воздухом, бросив улыбчивых и открытых людей, которым оказались не нужны. Тогда я поклялся на могиле отца, вместе с сестрой поклялся, что мы исполним его мечту. Что я не позволю Доминиону добраться до неё.
Но почему? Лишь сейчас я задаюсь этим вопросом. Ничего не понимаю...
— Риан? Ты что-то знаешь? — голос Евы заставляет судорожно глотнуть воздуха, отчего по горлу режет неприятной духотой, а палец прошибает боль — я снова его прикусил. Чёртова привычка. Сестра уже не плачет, уже успокоилась, и теперь обеспокоенно заглядывает в глаза, а потом, ничего не спрашивая, тянется к окну, распахивая его настежь. В комнату вливается холод, тут же обволакивая тело, остужая мысли, замедляя их судорожный, беспорядочный бег.
— Нет. Понятия не имею. Почему ты? — вопрос, и Ева опускает голову, вздыхая и доставая из-под ворота рубашки медальон. Платиновая печать ложится на стол, и рубины на солнце блестят непривычно пугающе.
— Из-за этого медальона. Кажется, это герб княжеской семьи Доминиона. Правда, понятия не имею, какого чёрта.
Рука застывает над печатью, словно руку парализует. И холод на мгновение пробирается под рубашку, скручивая всё внутри. Что?..
— Это ведь подарок отца! — голос звучит слишком громко, а кулак врезается в стол. И, кажется, падает стул, гулко ударившись о пол. А Ева даже не шелохнулась.
— Именно. Но и герб княжеской семьи, который сняли с тела убитого два года назад Князя. Понимаешь? Два года назад... Ты мне его тогда и подарил, — Ева переводит взгляд с медальона на меня, и в глазах видно подозрение.
— Нет, даже не думай. Я тебе клянусь, этот медальон не имеет никого отношения к князю Доминиона. Отец отдал его мне перед смертью, велев подарить на твое восемнадцатилетие.
— Тогда где он был всё то время, пока мы скитались?
— Неважно!.. — срываюсь на крик, и кулак гулко ударяет о столешницу опять, и Ева на этот раз отдёргивается назад, замолкая. Мне хочется взять её медальон, убедиться собственными глазами, что крови Альберта Доминионского на нём нет. Но руки почему-то вместо медальона хватают ладони сестры.
— Ева, я клянусь тебе, ты не имеешь никакого к этому отношения. Ты не виновата, это ошибка. Они до тебя ни за что не доберутся, — пытаюсь убедить её, но она только хмурится, и через секунду закрывает глаза, опуская голову и вздыхая. Тянется ко мне через стол, обнимая, успокаивая, когда я чувствую, как меня начинает трясти. А рубины медальона, который лежит на краю стола, всё так же сияют зловещим светом.
Словно кровь на бледном обескровленном лице. Или остекленевшие алые глаза на фоне разметавшихся по земле белых волос. Почему эта вещь оказалась у сестры? Почему отец завещал подарить медальон именно на её восемнадцатилетие? Почему именно его? Неужели сестра как-то связана с княжеской семьёй? Она ведь из Доминиона... Вопрос за вопросом, и пульс начинает судорожно стучать где-то в висках. Нет, не думать. Ни за что! Ева — это Ева, мне плевать на её прошлое и происхождение. Она — моя сестра, самый дорогой и близкий мне человек. Я не должен сомневаться. Закрываю глаза, пытаюсь взять себя в руки. Я не имею права сомневаться.
— Что мне теперь делать, Риан?
— Не думай об этом. Я не позволю им забрать тебя. Я защищу тебя. Просто поверь мне, хорошо?
И сестра, на мгновение засомневавшись, улыбается натянуто и насквозь фальшиво, но кивает. Она верит мне.