***
Чьи-то грубые руки встряхивают за плечи, отчего мутное сознание нехотя просыпается. Глаза с трудом открываются, и это оказывается моим пределом. Я не могу даже пошевелиться. Мышцы разом начинают болеть, спина нестерпимо ноет, а под кожу пробирается холод, словно я лежу на груде острых камней.
— Чёрт, Ллойд, где тебя носит? — раздражённые нотки в незнакомом голосе режут слух, и я, с трудом поднимая веки снова, вижу смуглого мужчину. Его глаза кажутся чёрными, бездонными. Пугающими. Эриец? Даже в этой полутьме я узнаю южные черты в его лице. Кажется, он и не заметил, что я уже в сознании. Где я? Что это за место и почему здесь так холодно? Я точно уже не в особняке Кассандры. Даже в подвале у неё не было такого эха и сырости.
— Ладно, — мужчина, вздыхая, устало садится рядом со мной, и до ушей доносится скрип дерева. Скамья? А его рука, тёплая, какая-то смутно-знакомая, невесомо прикасается к моей шее, проверяя пульс. — Хватит притворяться, просыпайся уже, — несильный удар по щеке, скорее толчок, заставляет меня очнуться окончательно. И тут же мужчина, усмехнувшись, подносит к губам флягу с водой. — Попей и приходи уже в себя. Скоро уходим, только дождёмся Ллойда.
После нескольких жадных глотков я могу сосредоточиться и оглядываюсь, всё ещё не рискуя двигаться. Маленькая камера с мутным окном под самым потолком. Тяжелая дверь, а вместо противоположной стены — решётка без единого стыка: она не открывается. Сырость, отпечатавшаяся, кажется, в самом существовании этого места, писк грызунов где-то неподалёку и запах железа: то ли ржавые кандалы, то ли чья-то кровь. Это место я узнаю даже с первого взгляда — это место, одинаково во всех княжествах. Я нахожусь в портрийской темнице, в камере ожидания, сюда обычно помещают людей перед казнью. Побывав в таком месте лишь единожды, я ни за что его уже не забуду — оно отпечаталось в памяти до мельчайших деталей.
— Не дёргайся, убивать пока не будем, — тяжёлая рука опускается на голову, когда тело вздрагивает, на мгновение наливаясь силой, готовое сорваться прочь. А в следующую секунду на плечи ложится тёплый плащ, и незнакомец, закутывая меня в него, хмурится чему-то своему. — Пока не вернём медальон, будешь здесь, таков приказ, а потом поедем на восток. Не будешь сопротивляться — не буду тебя трогать, обещаю. Поверь, мы не чистильщики и нейтрализатором не машем при малейшем неповиновении. Но не стоит этим пользоваться, — эриец кивает на цепи с раскрытыми браслетами, которые лежат у стены, будто намекая, что они всё ещё могут оказаться на моих запястьях. Перевожу взгляд чуть ниже и вижу, что на мне нет ни цепей, ни верёвок. Этот мужчина так уверен, что я не буду оказывать сопротивления.
Он видит меня насквозь. Я едва могу двигаться, поэтому он и не принимает меня всерьёз. А на задворках сознания просыпается Ив, и я вспоминаю всё до конца. Жар рук брата и его прерывистый вздох, кровь на груди, обезумевший взгляд... И вес его тела на моей спине.
Руки сами тянутся к наёмнику — мне нужно знать, что с Рианом, где он, но вместо слов из горла вырывается только хрип, который отдаётся чудовищной болью где-то в груди. Неважно. Ну же, давай, говори, говори... И я пытаюсь, изо всех сил, сквозь режущую боль. Беззвучно, неслышно, но наёмник читает это по губам и отвечает с неким сожалением:
— Он остался там. Не волнуйся, жив твой Риан. Правда, не факт, что уже очнулся — ладонь у Ллойда тяжёлая, хорошо он его там приложил... Мы дадим минутку тебе с ним попрощаться, когда вернём медальон. Но только минутку, поняла? Если Ллойд согласится. Так что веди себя тихо.
Попрощаться? То есть, его не забирают? Ив тянется наружу, и чужой плащ спадает с плеч, а я не могу отвести взгляда от пугающе чёрных, но почему-то добрых, до странного добрых глаз. И эриец, усмехаясь, кивает, читая мои мысли словно раскрытую книгу, позволяя мне заплакать:
— Он в безопасности. Его не заберут.