— Реино, послушай, это не то... — Ева тянет ко мне руки, но тут же их убирает, как только я поворачиваюсь. Она даже не застегнула платье.
— Не то, что я подумал, конечно! Ну, я слушаю. Объяснись. Сейчас же! — смотрю на неё, а она лишь открывает и закрывает рот, не в силах что-либо сказать. Не в праве что-либо говорить. Она предала меня. И предаст ещё раз, если мы останемся тут, я больше не могу ей доверять. Я больше не могу оставлять её одну, зная, что Кевин может прийти. Нужно убираться отсюда. Сейчас же.
— У тебя пять минут, чтобы собраться. Скажешь слово — я уйду один, поняла?! — и она, вздрогнув, кивает, бросаясь в шкафу с вещами, толкая дрожащими руками всё, что попадётся под руку, в свою сумку. А потом, едва секундная стрелка на часах заканчивает пятый оборот, я хватаю Еву и почти бегу к станции. Мне хочется сбежать одному, мне почти противно видеть её лицо, но я продолжаю крепко сжимать тонкую руку. Я не могу её бросить. Чёрт подери, я не могу оставить её этому Кевину! И снова накатывает волна злости и ревности, и снова я сжимаю зубы, всё больше ускоряя бег. Плевать, что почти все вещи остались в гостинице, что я успел схватить только самое важное — всего одну полупустую сумку с документами — это совсем не страшно.
На станции всего один поезд на юг, уже готовящийся к отбытию. Проводник проверяет исправность механизмов и докуривает последнюю трубку, когда я добегаю до кассы. Ладони тяжело опускаются на полку, и кассир вздрагивает, когда я, задыхаясь, хрипло спрашиваю:
— Куда направляется этот состав? — и в руках мгновенно оказывается кошелёк с билетами до Порт-Ривендера, я почти бросаю их на стойку. А женщина-кассир отшатывается, но почти сразу узнаёт меня — я был здесь не больше часа назад.
— В Тристан. Два билета, я полагаю? Вы передумали? Это последний поезд на юг в этом году, вернуться вам удастся только весной, ведь уже начало октября, — она настороженно глядит на растрёпанную Еву, что пытается освободить свою ладонь из моей хватки, и я киваю: так даже лучше. Этот чёртов Кевин нас не догонит, застрянет либо здесь, либо в Порт-Ривендере.
Едва успеваю запрыгнуть в тамбур, как тяжёлые двери захлопываются за спиной. А Ева смотрит растерянно, будто не понимает, что происходит. Только войдя в купе и упав на жёсткое сидение, только увидев, наконец, огни бесконечного тоннеля, что закрыл небо, я чувствую, что эмоции отпускают меня. Чёрт, я сделал это!.. Не веря, поднимаю глаза на Еву, что сидит напротив, обняв колени, и она тут же ловит мой взгляд, вскакивая.
— Реино!.. Послушай, Реино, — почти инстинктивно Ева хватает мою руку, и я не успеваю остановиться, прежде чем отталкиваю её ладонь. С губ срывается разъярённое «предательница», но она лишь вздыхает, уже настойчивее хватая меня, пропуская мои слова мимо ушей. Сколько мы так сидим — мне неизвестно. Я смотрю в окно, совершенно не следя за собственными мыслями, постепенно остывая и приходя к обычному состоянию, а Ева молчит, уткнувшись лбом в моё плечо. Почти спокойствие, почти идиллия. Вот только всё это фальшиво насквозь.
Стук колёс, такой мерный и однообразный, заставляет мои веки слипаться, и я временами почти засыпаю, но каждый раз выныриваю из моря грёз либо от шума снаружи, либо от приглушённых всхлипов.
— Иди к себе спать, у тебя другое купе. Поздно уже, — встаю, и по венам разливается кровь, каждая мышца напрягается, принося чувство блаженства, но одновременно чувствую, как резко становится невыносимо холодно участкам кожи, к которым прикасалась Ева. Как жаль, что у меня нет соседа, тогда бы у Евы точно не было бы шанса остаться здесь.
— Реино, прошу, послушай меня, — она плачет, не сдвигаясь с места даже тогда, когда я пытаюсь выставить её прочь за дверь, с отчаянием глядя то на меня, то на пустую койку. — Я клянусь тебе. Я верна тебе, Реино! — вырывается, делая шаг назад, прикрывает расстегнувшееся платье. — Поверь мне. Прошу, поверь мне, Реино, он!.. — её голос доносится до меня словно сквозь толщу воды. Всё это не имеет никакого значения, никакого смысла. Я вижу на её коже небольшой, совсем небольшой синяк, оставленный тем чистильщиком. И явно это был не захват и не удар. На шее оставляют другие следы. Что бы она ни сказала, это будет ложью.
— Ты была с ним, и он касался тебя! Я слышал твой смех, ты, видимо, была очень даже не против. Что, не ожидала, что я вернусь раньше?! Ты обещала мне, чёрт тебя подери, а теперь!.. — руки вновь начинают трястись, я почти не контролирую злость, едва могу сдержать себя, чтобы не начать крушить всё вокруг.
— Нет! Правда, Реино, я не лгу тебе. Только не тебе!
— Тогда докажи. Докажи мне, заставь меня поверить снова, — вжимаю её плечи в сидение, нависая сверху. Долго смотрю на её лицо, но Ева ни разу не отводит взгляда, не мигает. Её красные от слёз глаза горят упрямством, и я почти тону в них, не в силах больше сопротивляться ни ей, ни себе. Наклоняюсь ближе, касаясь её лба своим, и она, секунду поколебавшись, проводит рукой по моей щеке. Успокой меня, убеди меня, что я неправ. Докажи мне, что твои слова — истина. И Ева, словно слыша мои мысли, приподнимается и робко, почти невесомо целует. Я хочу, отчаянно хочу ей поверить, но сомневаюсь. Сердце, обезумевшее, рвётся к ней, требует ответа, и я сдаюсь, в бессилии выпуская наружу все эмоции. Провожу пальцами по синяку, оставленному тем человеком, чувствую всплеск отвращения и ненависти, но изо всех сил подавляю их в себе.
Я избавлюсь от его следов. Я не позволю никому касаться моей Евы.