***
— Куда ты ходила? — когда Ризель вернулась в купе, прошло ровно четыре минуты и тринадцать секунд с момента её ухода. И всё это время я до рези в глазах вглядывался в щель между дверью и стеной, боясь вздохнуть. Ева пришла в совершенно невменяемом состоянии, она не осознавала действительность до конца. От неё пахнет кофе и алкоголем, корсет расшнурован, побелевшие пальцы вцепились в ленту. Она явно увидела что-то страшное, раз позволила себе потерять голову. Что-то случилось, и я надеюсь, Ева не стала тому причиной. А Ризель молчит, напряжённо сжимая кулаки. Она белее снега, но я не чувствую в ней бури страха. Пока не чувствую, но точно могу сказать, что она вот-вот взорвётся. Просто сейчас она едва в сознании.
— Что произошло? — тяну к ней руки, и она послушно садится на койку напротив, смотря пустыми глазами на сестру. Страшно, чёрт подери. Мне уже известно, что произошло, что же видела Ева, отчего так напугана Ризель. Может быть только одна причина. Я думал, удача всегда на нашей стороне. Почему же она от нас отвернулась? Почему, чёрт возьми, где мы ошиблись?!
— Они здесь. Убили кого-то в вагоне-ресторане. Здесь, в поезде, понимаешь? Они убили кого-то в поезде! — попутчица переходит на крик, срываясь, падая в проход, и я падаю вслед за ней, зажимая ей рот. Нет, только не кричи, не кричи, чёрт тебя подери!
— Всё в порядке. Ризель, успокойся. Всё хорошо, — чувствую, что голос вот-вот сорвётся — я сам точно знаю, что это вовсе не хорошо. Ложь. Откровенная и неприкрытая, совершенно безнадёжная и совсем не успокаивающая. А девушка плачет, трясясь от страха, исступленно повторяя моё фальшивое имя. Перевожу взгляд на сестру, на её почти спокойное выражение лица, на её руки. Она здесь, в порядке. Смотрю на неё и пытаюсь понять, догадаться, что делать дальше. Как быть дальше?
Нужно успокоиться. В этом княжестве мы ничего противозаконного не делали. Почти. Но эта мысль не помогает. Судя по всему, Ева играла там, в вагоне-ресторане. Она точно не могла упустить шанса сыграть, особенно после того, как я не подпустил её к картам в Беркеле. Пытаюсь разбудить её, чтобы спросить, что именно она видела, что именно произошло, но до ушей доносится ужасно знакомое шуршание. Нащупываю ладонью карманы сестры, чувствуя там что-то бумажное — тысяча нитов! Это же огромная сумма! Глупая, глупая и безрассудная Ева!.. Но вот она, будто чувствуя мою злость, едва сжимает руку, мгновенно успокаивая, словно пожирая эмоции. Снова. Как обычно. А Ризель смотрит на деньги в моих руках и вновь открывает рот, чтобы закричать от ужаса, но внезапно начинает смеяться.
— Это был он! Они убили Господина Марти! Только он так помечает деньги, взгляни, ты только взгляни, Рене! — девушка выхватывает две купюры, шумно расправляя их. Она смеётся на грани истерики, проводя пальцем по контуру незаметной с первого взгляда фигуры поверх цифр. А я не могу выдавить ни слова. Господин Марти? Чистильщики убили хозяина того притона в этом поезде?! Взгляд сам скользит на дверь, но она закрыта. Только бы не пришли. Чёрт подери, это уж не смешно! Судьба не могла с нами так поступить!
— Нет. Они не придут сюда. Определённо не придут, — Ризель, поднявшись, мгновенно хмурится. — Рене, они ведь уже убили его. Значит, шли за ним. Они добрались до Господина Марти. Верно? Верно?!
— Да... — отвечаю, пропустив половину из того, что она говорила. Надо думать. Каков шанс добраться до Арнена живыми? Запомнили ли они Еву, шли ли по её следу? Действительно ли они шли именно за Господином Марти, а не за нами троими? Я уже уверен, точно уверен, что их целью был не он. Это случайность. Их целью был кто-то из нас. Но кто? Ризель или мы с Евой? Подставная хозяйка притона или шулеры, бегающие из одного княжества в другое? Я точно помню, что наших листовок на станции не было. Как и листовок Ризель. Как и портрета Господина Марти. Слишком многого я не знаю, слишком размыты догадки.
Перебираю пальцами косички сестры, пытаясь сконцентрироваться. Она была там. Видела их, видела смерть Господина Марти. Она точно сможет сказать что-то конкретное. Но если сейчас её разбудить, может сорваться — рядом слишком эмоциональная Ризель. Вообще лучше лишний раз не привлекать к себе внимания.
— Она ведь была в вагоне-ресторане. Эра. Она ведь играла с Господином Марти, не так ли? Именно поэтому у неё его деньги! Она видела всё, она могла привести их сюда!
— Если бы привела, ты бы уже не сидела здесь. Эра не глупа, чтобы попасться так просто. Так что успокойся и не шуми, — прерываю начинающуюся истерику, не позволяя ни попутчице, ни себе сдаться страху, вновь сжимаю ладонь Евы, и эмоции угасают. Так привычно, так правильно. Всё в порядке. Знает ли Ева, с кем там связалась? Наверняка нет. Иначе она ни за что не стала бы с ним играть. Пока никто не пришёл. А значит, есть шанс, что никто и не придёт вовсе. И Ризель послушно кивает головой, замолкая, понимая, что мои слова логичны. Она верит мне. О небо, Ева, хоть бы ты действительно не привела за собой хвоста... Кто же знал, что ты пересечёшься с этим человеком? Смотрю на лицо сестры и не могу прогнать мыслей, не могу не думать, не гадать, что же всё-таки произошло в этом чёртовом вагоне-ресторане, как именно вели себя чистильщики, говорили ли они с Евой. Поднимаю глаза на Ризель и вижу, что её терзают те же мысли. Вижу, что она, хоть и держит себя в руках изо всех сил, вот-вот расплачется снова, что определённо не будет нам на руку. Чистильщики, эти твари, чуют страх и ужас лучше любых ищеек. Нельзя позволить ни Ризель, ни себе, лишних эмоций.
— Не думай об этом, слышишь? Успокойся и попытайся отвлечься. Тебя за милю учуют, держи себя в руках.
— Но как? Я не вы, я не могу так просто!..
— Расскажи мне что-нибудь. Неважно, что именно. Только говори, не позволяй себе думать о чистильщиках. Или займись вязанием. Просто отвлекись.
В чёрных глазах попутчицы мелькает секундное удивление, и она, хмурясь, пытается сосредоточиться, берясь за спицы. Но руки дрожат, петли слетают, а нить так и норовит запутаться.
— Это сложно, — по её лицу пробегает тень, а потом она улыбается чуть вымученно. — Я попытаюсь. Спасибо, Рене. Но можно сначала один вопрос? Чтобы подумать. Не о чистильщиках, а о вас с Эрой.
— Спрашивай.
— Давно вы так скитаетесь?
— Уже одиннадцать лет.
— Надо же... Это долго, очень долго. Вы прямо любимцы звёзд, раз всё ещё живы, — Ризель усмехается, а потом вновь пытается сосредоточиться на вязании. Но уже скоро отвлекается и, уставившись пустым взглядом в окно, становится совсем незаметной. Будто растворяется в гуле колёс, в пыли воздуха и тусклом сиянии ламп. Так спокойно. И очень хочется спать...
— Странный запах, не находишь? — попутчица широко зевает, разминая шею, и я выныриваю из своих мыслей, забывая, о чём думал. И тут же чувствую, что воздух стал действительно другим. Не могу понять. Не хочу понимать. Голова становится тяжёлой, мысли — тягучими и размытыми. Кажется, я должен что-то сделать. Но тело не слушается, глаза больше не открываются. Нельзя засыпать, нельзя... Стараюсь держаться в сознании, протираю глаза, тянусь к окну, но до ушей доносится приглушённый шум: попутчица падает на койку. На секунду становится страшно, на мгновение я вижу едва заметную щель в двери.
Но глаза больше не открываются, а тело становится ватным, чужим. И я упускаю момент, когда эфемерная нить, связывающая моё сознание с реальностью, исчезает. Только звук металлического щелчка где-то ужасно далеко. Кажется, мне это просто снится.
— До встречи, дорогие мои овечки. Я обязательно приду за вами, — чья-то усмешка, и руки касается непривычное тепло. Нужно проснуться, нужно очнуться. Что-то случилось!.. Давай же, давай! Уговаривая себя, собирая сознание по крупицам, еле-еле разлепляю веки, заставляю себя открыть глаза. Вижу на своих коленях медальон Евы и записку, написанную чужим почерком записку... На обратной стороне розыскной листовки с приметами Евы.
«Передавай этой девочке, чтобы была поосторожнее. Скоро вернусь, не скучайте!» — едва смысл кривых строчек доходит до меня, я чувствую сковывающий ужас, и сонливость отходит на второй план. Ищу глазами Ризель, но в купе никого, кроме нас с Евой, не вижу. И, несмотря на то, что голова ещё не работает, мне нужна лишь доля секунды, чтобы всё понять.
Чистильщики были здесь.