— Её можно понять. Эти книги для таких, как она, и пишутся.
— Третьесортные помои, а не роман. Бумагомарательство и настоящее надругательство над мозгом.
— Не ругайся, Ева, — я потянулся руками к голове девочки и взъерошил волосы, стянув косынку, а она в ответ засмеялась... Ева. Я вспомнил. Эту беловолосую девочку-альбиноса звали Евангелина.
Поток воспоминаний почти прекращается, горло на мгновение обжигает ледяной воздух, , а до ушей доносится потрескивание поленьев в камине. Я вижу полную румяную женщину, которая смотрела на меня почти с испугом, прижимая руки, перепачканные в муке, к губам.
— Как так?.. — Ирэна ошарашенно опустилась на стул, когда я все-таки рассказал ей всё. Её совершенно лишённый осмысленности взгляд скользил по мне, и я сгорал от стыда. — Хотя это было предсказуемо. Лина знает?
— Нет. Я не говорил ей, — я помнил реакцию той Евы, которую Ирэна называла Линой, на романы, что женщина заставляла нас читать. Соглашался с ней, каждый раз понимая, что обманываю себя, что лгу и этой девочке тоже. Каждый раз я получал отказ на своё ещё не состоявшееся признание. — Она не примет меня.
— Почему ты так уверен?
— Я знаю Еву!.. Из нас двоих клятву нарушил я, а не она. Я не хочу вынуждать её делать то же самое. Пусть, — на глаза выступили слёзы, но голос отчего-то стал только твёрже, звонче. — Пусть всё останется так, как есть. Иначе всё, чем мы живём, потеряет смысл.
— Бедный мой мальчик, — Ирэна обняла меня, а я в бессилии мог только глотать слёзы, проклиная себя за предательство и своё сердце за глупость. Я разрывался между юношеской любовью к белой Еве и ненавистью к ней же за бессердечность. Она не любила меня. Она меня никогда не полюбит.
Тогда я решил ничего не говорить, понадеявшись, что это всё временно, поверив, что вскоре всё вернется на круги своя. И смотрел на нескладную, слишком высокую девочку с непослушной копной белых волос и острыми, неженскими чертами лица. Она была некрасива, но имела поистине загадочную аристократичность в движениях, во взгляде, в осанке. Белая Ева была странной девочкой с непонятной многим красотой. И я любил эту странную девочку.
Поток воспоминаний прекращается, и меня выбрасывает, вышвыривает обратно в реальность, оставляя один на один с ледяным ноябрьским воздухом, бескрайним чёрным небом и дикой болью в голове. Я вижу, что звездопад закончился. Я остался. Не сгорел, не выполнил то желание. Не нашёл то место, найти которое когда-то клялся, но вспомнил что-то важное. Звезда в моих руках разделяется на две. Яркая, тёплая — Ева. И совсем ещё маленькая, едва теплящаяся — та девушка со станции. Тоже Ева. Я до сих пор вижу её улыбку, немного шальную и по-мальчишески широкую, но до боли знакомую, до дрожи родную. Что же значит это воспоминание? Что же мы искали так отчаянно, что бросались в самое пекло без оглядки?
Кого я любил?.. Смотрю на звёзды, оставшиеся звёзды, что застыли на небе, но они больше не могут дать ответов. Неужели это всё, что они хотели мне сказать? Почему в прошлый раз, когда я был здесь, о звездопаде я говорил с беловолосой девочкой? Не понимаю. На прошлом звездопаде я был с Евой. С этой Евой, у которой синие глаза и улыбка аристократки. Но уезжал сюда из Порт-Ривендера я с белой Евой, с девочкой-альбиносом. Мы были здесь. Искали что-то и отчаянно бежали куда-то. В то место, то самое Заветное Место. Оно близко, оно почти на ладони, но все ещё недостижимо далеко. Для чего же я сгорал? Для чего сгорали мы оба? Что же мы искали с той девочкой-альбиносом? Кому мы давали клятву?..
Чёрт, как же болит голова... Слишком много всего, мыслей, эмоций, воспоминаний, что до сих пор отдаются эхом по вискам. Из горла вырывается тихий стон, а рука привычно нащупывает баночку с таблетками. Скорее, иначе моя голова просто взорвётся!
— Реино? Что с тобой? Снова мигрень? — Ева, мгновенно оказавшаяся рядом, стоило ей услышать мой голос, смотрит обеспокоенно, едва заметно хмурится. И после нескольких глотков ледяной воды, которая уже остыла, я могу лишь беспомощно улыбнуться, когда Ева заботливо прикладывает ладонь к моему лбу, но скулы сводит судорога, а внутри поднимается тоска, невыносимая, щемящая почти до боли. Я хочу видеть не эти глаза, не это лицо. Я хочу, чтобы на меня смотрела бледная девушка с белыми волосами, заплетёнными в аккуратные косички, а не та, у кого синие глаза и светлые, почти рыжие кудряшки, неряшливо разбросанные по плечам... Белая Ева нужна мне как воздух. А эта Ева вдруг кажется совершенно чужим человеком.
— Ты ведь видела его, да? Звездопад был чудесен! — поднимаю руки вверх, и взгляд Евы скользит по ним, утопая в выси неба. Что угодно, только не смотри на меня. Не смотри, не смотри. Тебе нельзя этого видеть.
Тебе нельзя видеть мои слёзы.