— Точно! Именно там! Но, увы, оно мне незнакомо, — качаю головой, стараясь сильно ею не дёргать, иначе может слететь парик. Чистильщик сужает глаза, недовольно поджимая губы, и протягивает мне документы. Сдержанный кивок на прощание, осторожное касание руки Коро — моего слуги. А за дверью я бессильно сползаю по стене — ноги отказывают, а в голове начинает звенеть тишина. Удалось... Мы были на волоске!
Закрываю слепые глаза и тянусь к Коро — к своему спасению сейчас. То, что сейчас бушует внутри, хуже, во много раз хуже, чем ночи после казино. Ив зажимает рот, сгибаясь пополам, бессильно глотая воздух и согревая вмиг похолодевшие ладони, и словно толкает меня, говоря: времени на это нет. Мне приходится с этим согласиться — я не должна давать волю чувствам, и наёмник, уже бывший наёмник прекрасно это понимает.
— Вставай. Осталось всего минут десять. Иремария уже близко.
— Да. Сейчас, погоди немного, — перевожу дыхание, заставляю себя вдохнуть отвратительно горький воздух и поднимаюсь на свинцовые ноги. Я в порядке. Агата Вайресс не должна бояться чистильщиков. Агата Вайресс — всего лишь путешествующая аристократка, мельком запомнившая имя Евы Харнетт, странной девушки-альбиноса.
— Коро, ты ведь предвидел, что так получится, верно? Я про места в купе. Ты специально сделал это, — мужчина на секунду оборачивается, не пытаясь даже скрыть удивление, но паровозный гудок, оповещающий об остановке, взрывает тишину, моментально наполняя воздух чужой вознёй. И Агата Вайресс смотрит на своего лакея снисходительно и почти безразлично, надменно подаёт руку, выходя из душного вагона.
— Куда теперь, госпожа? — в глазах эрийца лишь преданность и готовность выполнить любой приказ, словно он и вправду всего лишь слуга. А я на мгновение замираю. Ведь Коро никогда не спрашивал об этом. Я уже давно не думаю, что делать дальше — всё решали за меня. С тех пор, как я не с Рианом, меня не спрашивали. Я никогда не была ведущей. Лишь ведомой. Даже с братом.
— Не знаю. Но раз мы в Иремарии, у меня есть человек, с которым я хотела бы увидеться.
— Где он находится? Куда направляемся? — Коро подхватывает чемодан, пряча во взгляде подозрение, а я не могу сдержать улыбки, полную горечи. Да. Он явно первый, с кем я должна увидеться.
— На кладбище.
Я никогда не забуду этот путь. От станции до кладбища — эта дорога врезалась в самое сердце неизлечимыми шрамами. Уже достаточно далеко от станции Коро перестаёт делать вид, что едва несёт якобы тяжёлый чемодан и, догнав меня, едва прикасается к руке, ожидая объяснений. На его лице читается нескрываемое беспокойство наряду с непониманием. Мне нужно замедлить шаг — я почти перешла на бег.
— Подожди, не спрашивай. Есть что-то, что я хочу сказать вам обоим. И ему тоже.
— Янусу Гарнену?
— Нет. Яну Харнетту. Моего отца, Коро, звали Ян Харнетт. Так что... Подожди немного, хорошо? — сердце колотится в волнении, а ноги немеют, отчего каждый шаг становится всё труднее и труднее. Но вот заветные плиты, и я уже напротив нужной. — О небо, как у тебя тут не прибрано! Неужели никто не приходил?.. — убираю руками сухие листья с надгробия, стирая пыль с надписи. Задыхаюсь, но продолжаю говорить тихо, едва слышно. Только бы голос не сорвался.
— Здравствуй, папа. Знаешь, а ведь уже больше двенадцати лет прошло. Я выросла, правда? Знаешь, а мы встретили Ирэну. Помнишь, как она была подавлена, когда уехала? Теперь всё хорошо. Мы даже жили у неё год. И с Рианом подружились. Мы больше не дрались с тех пор, по крайней мере, не ссорились просто так. И я волосы отрастила, смотри, Риан их заплетал. Знаешь, а ведь мы смогли стать братом и сестрой! Мы столько пережили вместе...
Руки, как одержимые, выдирают многолетнюю траву из земли, а с губ срывается какая-то ерунда обо всём, что произошло за эти двенадцать с лишним лет. Немезийский вперемешку с эрийским, совершенно несвязные предложения и мысли, скачущие с одной на другую. Всё, что я не сказала ему за эти годы. Совсем не то, что я хотела, не то, что должна была сказать.
— А ещё, — голос срывается, и Коро почти грубо тянет меня назад. Я вижу свои содранные ладони, кровь на надгробии, запятнавшую имя отца. Секундный ступор, и из груди вырывается стон, и я снова тянусь к отцу, прикасаясь лишь к обманчиво тёплому камню. Прошло уже двенадцать лет. Я давно смирилась. Поэтому сейчас не нужно воспоминаний, не нужно той боли.
— Отец. Я должна кое-что сказать. И тебе, и Коро. Что-то очень и очень важное.
Где-то глубоко-глубоко просыпается Ив. Вслушивается в каждое слово, будто тянется наружу, но не вырывается вперёд. И я чувствую всплеск печали, словно она узнала отца. Словно она поздоровалась с ним спустя многие годы. Показалось?..
— Я не выполнила обещание. Прости, папа, я не смогла. Мы с Рианом больше не вместе. Не вини нас, хорошо? И... — тело наливается свинцом, силы покидают меня, и я говорю совсем не то, что хотела сказать изначально. Ломаюсь, сдаюсь, понимая, что больше не могу. — Прости, папа, я не найду Парадиз. Мы с Рианом старались, правда, но это оказалось непросто... Сколько бы мы ни искали — всё было напрасно, папа! Парадиза нет...
Следует молчание. Коро ничего не говорит. Просто так же, как и до этого, смотрит под ноги, абсолютно не переменившись в лице. Я стираю с имени Яна Харнетта свою кровь, и руки вновь слабеют.
Коро, не молчи. Прошу тебя, не молчи! Скажи, что я найду Парадиз. Скажи, что я смогу, иначе... Но эриец упрямо смотрит в землю, и тишина всё больше и больше сгущается. Это было последней каплей.
Прости меня, отец.
Делаю шаг назад, пытаюсь принять свои собственные слова, но эриец хватает меня за руку, останавливая. До ушей доносится шорох, слишком громкий для этого места, и Коро падает на колени, склоняя голову к земле, касаясь надгробия лишь кончиками пальцев. А меня пронзает запоздалое понимание. Незыблемый закон эрийцев, их древний и нерушимый обычай, известный на весь мир — нельзя говорить с чужим умершим родственником и прикасаться к его могиле. Коро бледен, он почти напуган, когда едва касается обманчиво горячего камня рукой, закусывает губу и смотрит на имя отца почти умоляюще. Но молчит. Нельзя, этот запрет он не нарушит. Мир размывается водой, краски смешиваются в одно радужное пятно, рисуя передо мной тысячи путей. Я слышу свой собственный смех, вижу протянутую руку эрийца и, ломаясь под тяжестью нахлынувших эмоций, бросаюсь к нему. И он обнимает меня, словно смиряясь, принимая неизбежное.
С кладбища мы уходим в полном молчании. Я сжимаю руку Коро, и он отводит взгляд, словно жалея о своём решении, которого я ещё не знаю. Но я чувствую радость, совсем слабую, почти незаметную, но радость. Возможно, моя мечта ещё не потеряна. Значит, весь этот путь, весь этот риск, возможно, проделан не зря.
Иду по знакомым дорогам мимо родных до дрожи улиц. Иду домой, в котором не была больше двенадцати лет. Поворот, ещё один, и вот каменная кладка заканчивается — начинается пыльная тропа, ведущая на самую окраину столичного поселения. Несколько сотен метров, и я поднимаю глаза, глядя на покосившийся без человеческого тепла дом, такой маленький теперь, такой беззащитный. Наша с Рианом каменная крепость. Замок надежды моего детства. Но со мной рядом не Риан, не тот, кто должен был вернуться. Руки дрожат, когда я тянусь к тайнику возле почтового ящика. Ключ никак не хочет попасть в замок, и Коро молча перехватывает мои ладони, открывая скрипучую дверь. Не могу, не могу никак переступить порога родного дома. Я недостойна его. Уходя отсюда ребёнком, я вернулась преступником и падшей. Но вернулась несмотря ни на что, чтобы вновь найти истоки, чтобы понять, что упустила. Что упустили мы с Рианом.
— Здесь очень долго никого не было, — голос Коро звучит глухо и отрешённо, и его рука, протянутая мне, кажется совсем чужой. Я переступаю невысокий порог, нагибаюсь, минуя низкие проёмы, как когда-то это делал Ян, окунаюсь в давно забытую сказку, разрушая её своим присутствием. Такой огромный в детстве дом теперь кажется кукольным.
— Это традиция. Дома остаются пустыми, если есть те, кто может в них вернуться. Здесь никто никогда не зайдёт в чужой дом, даже если он будет открыт нараспашку. А осиротевшие жилища сжигают. Это традиция Иремарии, и здесь... — голос срывается, и я не сдерживаю плача, почти обнимая покосившуюся стену. Этот дом ждал нас с Рианом. Все двенадцать с лишним лет нас кто-то ждал, несмотря ни на что, кто-то следил за этим местом, веря, что когда-нибудь Харнетты вернутся. Кто-то из тех, кто, казалось, отвернулся от нас с братом. Именно поэтому дом не сожжён.
— Я дома.