После этого Козимо начал постепенно приходить в себя. Как-то раз, подавая ему обед, Федериго, дабы поднять узнику настроение, привел с собой одного малого из местных, по прозвищу Фарначаччо (нечто вроде «придурка»). Козимо хорошо его знал, как знал и то, что это приятель гонфалоньера Гваданьи, так что, когда Федериго тактично вышел, Козимо передал гостю записку с просьбой немедленно отнести ее директору больницы Санта-Мария Нуова. По получении ее тот передаст ему тысячу дукатов. Сотню Фарначаччо может оставить себе, остальное следует как можно более незаметно передать Гваданьи.
Тем временем бурное собрание балии продолжалось, ибо, несмотря на отчаянные усилия Ринальдо дельи Альбицци, «парламентарии» никак не могли прийти к решению, а многие из двухсот отобранных участников начали задумываться, а стоит ли делать то, что от них ждут. Когда дискуссия достигла своей кульминации, балия раскололась на несколько групп, одни, по словам Макиавелли, «требовали казни Козимо, другие высылки, а третьи просто молчали, либо из сострадания к нему, либо из страха». В конце концов распри закончились, и балия проголосовала за то, чтобы выслать Козимо на десять лет. Согласившись на словах с этим вердиктом, Ринальдо решил, что пора брать дело в свои руки.
Оставаясь все еще запертым в камере, Козимо тем не менее знал обо всем, что происходит в городе. Так, ему стало известно, что его «добрый друг» Никколо да Толентино, действуя в соответствии с давними договоренностями, собрал отряд вооруженных наемников, проследовавший из Пизы через долину По в Ластру, находящуюся всего в шести милях от стен Флоренции. Здесь наемники остановились в надежде на то, что бунт вспыхнет в самом городе; идти же дальше они не рисковали, опасаясь, что это может спровоцировать убийство Козимо. К этому времени известия об аресте Козимо дошли до гор Романьи, где местные крестьяне, живущие вокруг твердыни Медичи в Муджелло, взялись за оружие и потянулись к Лоренцо, к укрепленной вилле Иль-Треббио, в которой он укрылся вместе с семьей. Но друзья посоветовали Лоренцо не трогаться с места из страха за судьбу Козимо — хотя, узнав о том, что брат последовал этому совету, он утратил свое и без того хрупкое душевное равновесие и впал в бессильную ярость. По его собственным словам, «хотя совет был дан друзьями и родственниками от всей души, правильным его не назовешь, ведь если бы Лоренцо выступил сразу, я был бы свободен, а с тем, кто затеял все это, было бы покончено».
Пока будущие избавители Козимо пребывали в сомнениях, Ринальдо дельи Альбицци действовал. Он послал вооруженных людей выследить и взять под стражу целый ряд известных последователей Медичи, включая друга Козимо, поэта-гуманиста и нотариуса Никколо Тинуччи, которого сразу же подвергли пытке. После нескольких мучительных часов на дыбе Тинуччи сломался и вынужден был подписать признание, согласно которому Козимо намеревался поднять во Флоренции бунт, с участием иностранных вооруженных сил, и объявить себя диктатором. Вот и появилось наконец неопровержимое свидетельство измены, и Ринальдо делли Альбицци мог торжествовать: за такое преступление стопроцентно полагается не ссылка, а виселица.
Но к тому времени известия о судьбе Козимо вышли за пределы Флорентийской республики и вызвали оживленные отклики во всей Европе. Иным деятелям Козимо-банкир оказал неоценимые услуги, и они не замедлили выразить свои чувства. Первым оказался властитель близлежащей Феррары, у которого были все основания считать себя обязанным Козимо за крупные кредиты и который был совершенно взбешен таким ударом по своим возможным финансовым потребностям. Во Флоренцию, находящуюся всего в семидесяти милях от Феррары, было направлено послание, выдержанное в максимально резких тонах. Впрочем, и Ринальдо, и Козимо прекрасно понимали, что им можно и пренебречь: Феррара отнюдь не входила в число первостепенных держав.