Иное дело — Венеция, с ней у Ринальдо могли возникнуть большие трудности. Венецианский филиал банка Медичи был основан еще в 1402 году и за минувшее время успел занять видное место в обширных торговых операциях Венецианской республики, занимаясь шерстью на валенсийском рынке и участвуя в доставке специй и янтаря с Востока в Венецию. Записи в «libro segreto» за 1427 год показывают, что оборот банка составил 50 568 флоринов — сумма колоссальная, при чистой прибыли 4 080 флоринов, то есть почти восемь процентов. Купцы-клиенты банка Медичи принадлежали к ведущим семьям Венецианской республики, которые со всей поспешностью направили во Флоренцию трех посланцев с инструкциями добиться немедленного освобождения Козимо де Медичи.
Такова же примерно была и реакция Рима, ведь папа Евгений IV — сын венецианского купца — был прекрасно осведомлен о щедром участии Козимо в городской торговле. Папа отдал распоряжение своему представителю во Флоренции — а им был друг Козимо, гуманист Амброджио Траверсари, переведший на итальянский несколько принадлежащих ему старинных манускриптов, — выступить на защиту его интересов. В ответ на требование объяснить, на каких основаниях был арестован Козимо, Траверсари сообщили о признании Никколо Тануччи. Он ни на секунду не поверил этому «признанию» своего друга, такого же, как и он, гуманиста; точно так же скептически восприняли это в высшей степени ненадежное свидетельство посланцы из Венеции — всем уже было хорошо известно, каким образом оно было добыто.
Было созвано заседание синьории, но гонфалоньер Гваданьи к тому времени уже успел с благодарностью принять от Козимо 1000 дукатов и потому почел, что лучше всего будет уклониться; другие члены синьории также получили взятки, хотя и поменьше. «Дураки, — записывал Козимо в дневнике, — за то, чтобы выручить меня из беды, они могли получить 10 000 или даже больше». Так или иначе, Гваданьи сообщил, что болен, принять участия в заседании синьории не может и доверяет проголосовать за себя одному из коллег (тоже подкупленному Козимо).
Ринальдо дельи Альбицци быстро сообразил, что происходит; он также ни на минуту не забывал, что в Ластре только и ждут команды к выступлению наемники Никколо да Толентино. Он понимал, что действовать надо быстро и решительно, пока еще есть поддержка, ибо если Козимо выйдет сухим из воды, что ныне казалось вполне вероятным, за жизнь уже вынуждены будут бороться сами Альбицци. 28 сентября было созвано еще одно заседание синьории: Ринальдо знал, что, при всех взятках, он по-прежнему может твердо рассчитывать на семь голосов из девяти. Синьория подтвердила свой прежний вердикт: Козимо высылается в Падую на десять лет, то же наказание ждет других видных членов семьи Медичи: Аверардо удалится в Неаполь на те же десять дет, Лоренцо в Венецию на пять, другие в разные края и на разные сроки. Помимо того, членам партии Медичи навечно запрещается занимать любые государственные посты в городе. Так, одним ударом из-под Медичи была выбита опора, и благодарный Ринальдо тут же заверил семерых верных ему членов синьории, что в качестве вознаграждения каждый получит хорошую синекуру.
3 октября вооруженные стражники вывели Козимо де Медичи из камеры и проводили его в зал заседаний синьории, где ему был официально зачитан приговор. Свидетельства о реакции Козимо расходятся. По Макиавелли (твердому стороннику Медичи), «Козимо выслушал приговор с улыбкой». В изложении современного историка Кристофера Хибберта (человека нейтрального) ситуация выглядела иначе: опираясь на противоречивые свидетельства очевидцев, он пишет, что Козимо выглядел «жалко», и добавляет, что «физическая смелость явно не входила в число его достоинств».
Но может быть, во всем этом было нечто такое, что ускользает от поверхностного взгляда? В своем последнем слове Козимо заявил, что готов отправиться в изгнание куда бы то ни было, даже к «арабам или иным народам, что живут не по нашим правилам. Ваше решение, — продолжал он, — большое несчастье для меня, но я воспринимаю его как благодеяние, как награду мне и моим близким». Звучит униженно, но вскоре станет ясно, что на самом-то деле Козимо боролся за свою жизнь — это вполне следует из его заключительных слов: «Прошу оберечь меня от тех, кто с оружием в руках собрался внизу, на площади, и жаждет моей крови». И далее, с явной угрозой: если умру, то «мне-то будет не очень больно, но вы покроете себя несмываемым позором». Прибегнув сначала к лести, Козимо, как видим, переходит далее к недвусмысленным угрозам, на тот случай, если он будет «по недоразумению» заколот кем-нибудь из сторонников Альбицци, собравшихся на площади. Он подозревал, что тот что-то задумал, и есть все основания полагать, что подозрения эти были небеспочвенны.