«В общем развитии культуры средневековой Европы русская культура занимает особое, неповторимое место, – подчеркивается в вышедшей сравнительно недавно (1992) «Истории Европы». – При всей ее самобытности она, однако, постоянно (за исключением нескольких десятилетий после монгольского погрома) была связана с культурой Средиземноморья, Западной Европы, центральноевропейских, славянских стран. В своем развитии она отразила многие общие черты, свойственные духовной жизни Средневековья, и основные ступени ее эволюции. По уровню развития культуры домонгольская Русь не уступала другим странам тогдашней Европы (логично предположить, что таково же было положение и с медициной как важнейшей частью культуры. – М.М.). И даже после потрясений монголо-татарского нашествия и ига она нашла в себе силы, чтобы снова вступить на путь культурного прогресса и добиться больших успехов во всех сферах духовной жизни»[98].
Но справедливо замечено, что культура великого народа не может погибнуть в одночасье, она может лишь деформироваться под влиянием тех или иных обстоятельств: к медицине и хирургии это относится в полной мере. И в страшные годы «томления и муки», в мрачный период монголо-татарского ига, культура продолжала все-таки сохраняться; сохранялась и медицина, особенно в православных монастырях Владимиро-Суздальского, Тверского, Московского, Новгородского княжеств: а размещались монастыри в основном в городах и посадах, так было до середины XIX в.
В конце XIV – начале XVI в. на Руси наступила эпоха великого возрождения, которую Д. С. Лихачев (1946) характеризует как период становления единой русской национальной культуры под верховенством Москвы.
Сказалось это и на положении православных монастырей. «Монастыри стали богатеть, – писал русский историк Д. Иловайский. – …Число их особенно увеличилось во время монгольского ига – время частых бедствий и разорений, когда монастыри представляли более спокойствия и безопасности, нежели города»[99].
Интересно, что, по данным российских историков, даже во времена монголо-татарского ига правители Золотой Орды освободили русское духовенство от дани и объявили неприкосновенными их земельные владения[100]. Бесспорно, это во многом помогало монастырям, в том числе, конечно, в устройстве и содержании больниц и «врачевских» палат.
А уже в XIV–XV вв. монастыри в России переживали расцвет. В центре и на окраинах появились сотни новых обителей. Конечно, далеко не все из них осуществляли «медицинскую миссию», но немало было и таких, которые, примыкая к так называемым осифлянам (одному из направлений церковной мысли: другое – так называемые нестяжатели), в монашеской жизни видели ее социальное предназначение, в том числе благотворительность, помощь сирым, убогим, болящим[101].
Монастырская медицина продолжала оставаться важным звеном в оказании лечебной помощи, которую оказывали занимавшиеся «врачеством» монахи. Так, в вологодских монастырях особую категорию монахов составляли «больнишные старцы» – они были отмечены в Павлове Обнорском и Корнильево-Комельском монастырях. Историки полагали, что это были монахи, ухаживавшие за больными и престарелыми. В документах рассматриваемых монастырей это «немощные и престарелые монахи», хотя не исключено, что среди них были и хорошие врачеватели. «Больнишные старцы» освобождались от несения послушаний, но были и те, кто, несмотря на свой возраст, продолжали их выполнять[102].
В то же время православные монастыри, как и прежде, были центрами русской культуры, очагами знания, хранилищами разнообразных рукописных книг, в том числе и естественно-научного содержания. Так, по данным Д. С. Лихачева, в обильной монашеской литературе, проникшей в XIV и XV вв. из Византии, по вопросам исихии (молчальничества) встречались сложные психологические наблюдения, посвященные разбору таких явлений, как восприятие, внимание, разум, чувство и т. д. Трактаты эти различали три вида внимания, три вида разума, учили о различных видах человеческих чувств, обсуждали вопросы свободы воли и давали тонкий самоанализ. Русский автор Нил Сорский различал пять периодов развития страсти: «прилог», «сочетание», «сложение», «пленение» и собственно «страсть» и дал каждому из этих периодов подробную характеристику, основанную в значительной мере на конкретном наблюдении[103].
103