Однако, все усиливавшееся стремление к исследованию в конце 16-го и начале 17-го столетий упорно связывалось с пережитыми формами, и рядом с широко господствовавшим еще галенизмом сохранялся схоластицизм Авиценны; тому ярким примером может служить человек, которого можно с полным правом считать предвестником физического направления в медицине в 17-м столетии — Санторио Санторио (1561—1636 г.). Его имя стало известным всему миру, благодаря вступительной речи при получении медицинской профессуры в Падуе в 1612 г., в которой он, на основании десятилетних взвешиваний своей пищи и питья и экскрементов, произвел первую оценку обмена веществ у человека и пытался определить трудно уловимое количество выделения через кожу и легкие. Эта речь была перепечатана бесчисленное число раз. Важнейшие свои дальнейшие исследования, как например, об измерении температуры с помощью термоскопа (до Галилея), который почти заслуживает названия термометра, об измерении пульса с помощью «пульсилогия», об инструментах для удаления камней из пузыря и для производства парацентеза и т.д., он, подобно авторам 14-го и 15-го столетий, сообщил ученому миру в «Commentarii in (153/154) Artem medicinalem Galeni» (1612 г.) и особенно в «Primum fasciculum Libri I canonis Avicennae» (1626 г.). Так твердо еще держался схоластический обычай.
Это только один особо выдающийся пример, относящийся к началу нового столетия, так как в 16-м столетии повсюду уже кипела работа исследования и наблюдения, хотя результаты ее, особенно во внутренней медицине, были пока незначительны. Правда, при патолого-анатомических исследованиях старались ближе подойти к локализации и сущности заболевания, но настоящих, представляющих нечто целое, успехов еще не было; они заставили себя ждать еще не одно десятилетие.
И все-таки компетентные круги в значительном масштабе перешли уже к тому, чтобы вести лечение на здоровых гиппократических основах, вновь пересмотрев весь сохранившийся научный материал во всех областях практической медицины и вкладывая в уцелевшую постройку там и сям новые камни. Особенно убедительно показывает это дошедшая до нас переписка выдающихся врачей, как например, Конрада Геснера, Крато и их друзей; и все-таки нужно признать, что орудие индуктивного исследования было еще слишком недостаточно усовершенствовано, выверено и отшлифовано, чтобы быть легко доступным для каждого усердного сотрудника в гигантском труде создания врачебной, основанной на опыте, науки, а также и для тех, кому судьба не дала интуитивной уверенности великих пионеров науки, чтобы безошибочным взором находить технические и логические пути и средства, которые обеспечивали бы им успех. Индуктивный метод носился в воздухе и усваивался богато одаренными натурами как нечто само собою разумеющееся; но, чтобы выяснить его сущность и сделать его доступным для всякого, нужен был учитель с философским направлением ума. Такой нашелся в лице Фрэнсиса Бэкона Веруламского.
Бывший короткое время лордом великим канцлером Англии, Бэкон (1561—1626 г.) в своих трудах «De dignitate et augmentis scientiarum» (1605 г.) и «Novum organum scientiarum» (1620 г.), которое, судя по заглавию в духе Ренессанса, направлено против Аристотеля, взял на себя создание с полной непринужденностью и свободой нового научного метода — сознательной индукции, основанной на опыте; этим в то же время он взял на себя «Instauratio magna» всех наук, особенно же естествознания.
Рис. 62. Фрэнсис Бэкон.
Основы индуктивного исследования были возведены в философский принцип с целью расширения власти человека над природой и вооружения его знанием, которое должно было в то же время (154/155) привести к новым плодотворным открытиям: устранению всякого предубеждения, суеверия и преклонения перед авторитетами. Объяснение природы и ее законов должно было производиться таким образом, чтобы явления природы в эксперименте сами говорили за себя; навязывать же им нормы посредством рассуждений, по Бэкону, нельзя. Бэкон основывал свою опытную философию главным образом на физике; с ее помощью он схоластически старается овладеть всей природой. Для биологических вопросов ему почти совершенно не хватало понимания. Но даже и в физике он не был пионером и создателем нового: он только приводил в порядок собранные другими данные. В конце концов методологическая сторона дела для него все. Но как раз в этом методе естественные науки его времени, в том числе и медицина, нуждались более всего; для (155/156) медицины он выработал заслуживающие внимания нормы; новизна их, впрочем, была невелика и во всяком случае меньше, чем их пригодность для массы честных тружеников на научной ниве. Как учит Бэкон, медицина пошла по неверному пути с самого начала. Из своих основных задач: сохранение здоровья, лечение болезней и продолжение жизни, к последней она едва только приступила; ей Бэкон посвящает особую книгу, в которой отдает должное Гогенхейму. По примеру Гиппократа нужно собирать клинические факты, вести самые тщательные истории болезней, обращая подробное внимание на все сопровождающие болезнь обстоятельства; следует самым мелочным образом производить анатомические исследования, ведя их и в направлении сравнительной и патологической анатомии; физиологию изучать путем вивисекции на животных, избегать односторонности гуморальной патологии. О неизлечимости болезни часто заключают слишком поспешно; врач должен при лечении руководствоваться хорошо обдуманным планом. Нужно методически испытывать все медикаменты, искать специфических лечебных средств и стремиться к причинной терапии, широко пользуясь правом врача исполнять его прекрасную задачу — успокаивать боль и даже облегчать саму смерть. Бэкон вполне признавал ценность химии для всех этих целей; он предвидит даже создание искусственных минеральных вод с терапевтической целью. Он очень отчетливо и ясно рассматривает вопрос о пищевой диэтетике, с точки зрения количественных норм, и о необходимости телесных упражнений для поддержания здоровья.