В долговременных садомазохистских связях обычно практикуются сравнительно мягкие формы подавления одного партнёра другим. Скажем, характерны объявления в газете: “Голубая семья ищет гомосексуального партнёра для встречи”. Вряд ли оба “супруга” в равной мере заинтересованы в этих поисках. Чаще всего один из них заставляет другого терпеть собственную измену и навязывает ему необходимость тоже стать неверным, вступив в групповой секс. Впрочем, он может ограничиться и тем, что по-садистски принудит наблюдать своего постоянного партнёра за половым актом с пришельцем. “Супругам” надо вывалять друг друга в грязи, что не имеет ничего общего с любовью.
Опаснее, если садомазохизм принимает аддиктивный характер и ритуализируется. Поиски разрядки приводят геев к анонимному сексу, который может закончиться не столь благополучно, как у Сирила Коллара, талантливого писателя, музыканта и кинорежиссёра:
“Чтобы заглушить боль, мне нужно было окунуться в мерзость и порок, только это помогало. Под мостом Гренель есть аллея, где черноту ночи не разгоняет ни одно светлое пятно. Под мостом колышутся человеческие тени.
Бритоголовый парень в холщовых штанах и армейских ботинках прижимает меня к опоре моста и бьёт коленом в пах. Он плюёт мне в лицо, я мочусь ему на руки, а он вытирает их об мои волосы и шею”.
Ещё одно тёмное место в Париже: “метромост, спуск к реке, бетон, запах мочи в конце лета. Чьи-то пальцы расстёгивают мою ширинку, приподнимают майку, щиплют и выкручивают соски. Руки, терзающие меня, принадлежат человеку, боль принадлежит мне, она мне необходима.
Я тяну моего мучителя на свет; с поверхности под мост проникает луч, рисующий на бетоне решётку. Мы достигаем оргазма в клетке, созданной игрой света и тени” (Коллар С., 1994) .
Сирил Коллар выбрался из клетки своего парадоксального влечения, умерев от СПИДа очень молодым, но трагическая развязка могла наступить и намного раньше при встрече с садистом-убийцей под тем же мостом Гренель или в любом ином месте, где собираются гомосексуальные “тусовки”. Там же возможна гибельная встреча и с бандой “ремонтников” – “голубых гомофобов”-садистов. Множество геев находят смерть в собственных квартирах от рук опасных незнакомцев, “снятых” на “плешке”.
Важно, что при множестве нюансов поведения садистов всех мастей, есть нечто общее, что их роднит: они абсолютно бесчувственны к чужим страданиям. Вернее, их реакция на сигналы бедствия (Лоренц называет их альтруистическими “стоп-сигналами”), подаваемые другим человеком или другим живым существом, извращена. Вместо того чтобы прерывать агрессивные действия, – эти сигналы, свидетельствующие о боли и взывающие о помощи, лишь усиливают жестокость садистов, которые, по мере их отчаянной подачи, возбуждаются всё сильнее. Чем жалобней мяучит котёнок, тем в больший раж входит его мучитель-подросток. Чем беззащитнее жертва, тем изощрённее пытки, изобретаемые насильником.
Именно так, судя по газетным публикациям, вёл себя печально знаменитый убийца Иртышов, вырвавший через задний проход кишечник у изнасилованного им в лифте ребёнка. Детство садиста было несчастным. Алкоголиками были и мать, и отец. В возрасте 10 лет он получил тяжёлую черепно-мозговую травму, попав под автомобиль. Мать, избавляясь от ненужного ей чада, отдала его в интернат для умственно отсталых. Там более сильные подростки насиловали его, а слабых насиловал он сам. Окончив ПТУ, Игорь перебрался в Петербург. Здесь его садистские наклонности получили признание со стороны мазохистов. Но связи со взрослыми не устраивали Иртышова, поскольку он не мог истязать свои жертвы по-настоящему. Потому-то он стал насиловать и убивать малолетних. В ходе следствия Иртышов в течение полугода упрямо отрицал свою причастность к изнасилованиям и убийствам (на его счету девять мальчиков). Потом он во всём признался, объясняя содеянное душевным расстройством. Слёзы, однако, ему не помогли, ведь убийца прекрасно знал, что творил, и невменяемым отнюдь не был.
В психологическом портрете Иртышова легко узнаётся особый тип “нарцисса”, личности холодной и ориентированной лишь на собственные ощущения. Он соответствует составленному Р. Бриттеном классическому портрету “серийного убийцы как инвертированного, робкого, тревожного и социально изолированного человека. <…> Он чувствует себя ниже других мужчин, сексуально сдержан и неопытен, <…> обладает богатыми садистическими фантазиями, реализация которых движется низким чувством самоуважения” (Brittain R., Цит. по Ткаченко А., 1999) .
Таким же был и Г., знаменитый “Лифтёр” – убийца-душитель из Магнитогорска. По моей просьбе он написал свою исповедь, полностью опубликованную в книге “На исповеди у сексолога” (Бейлькин М. М., 1999). Холодность “нарцисса” проявилась у Г. в том, что, помня малейшие нюансы ощущений, испытанных им во время убийства своих жертв, в разговоре со мной он не мог припомнить их имён и фамилий. Между тем, они были на устах у всех магнитогорцев, терроризированных садистом.
Г. жил в мире собственных фантазий, играя роль супермена, неуловимого для милиции. По всем правилам театральной постановки он купил себе тёмные очки, нож и игрушечный пистолет. Убийца колесил по городу, сбивая со следа своих преследователей, и упивался тем, что держал в страхе целый город. Элементы театральной игры, по мнению А. Ткаченко (1999), – обычный атрибут “перверсной сексуальности. Достаточно вспомнить случай Джека-Потрошителя, отсылавшего перед убийством в Скотланд-Ярд предупреждение с указанием новой жертвы, или, из новейшей истории, – случай Бостонского душителя, оставлявшего рядом с изуродованным трупом открытку с поздравлением по случаю Нового года” . У Г. подобная игра была способом психологической защиты: строя из себя супермена, убийца компенсировал собственный комплекс неполноценности.
Психоаналитик Эрих Фромм (1994) словно именно о Г. писал: “Человек становится садистом оттого, что чувствует себя импотентом, неспособным к жизни. Он пытается компенсировать этот недостаток тем, что приобретает огромную власть над людьми и тем самым превращает в Бога того жалкого червя, каким он себя чувствует”.
Польский судмедэкперт Збигнев Старович (1991) добавляет ещё одну характерную деталь психологии “нарциссов”, подмеченную З. Соколиком и М. Шостаком (Sokolik Z., Szostak M., 1976): “у них нарушена способность различия собственных переживаний и реальных событий; отмечается склонность к такой интерпретации мира, когда желаемое принимается за действительное” .
По мере того, как ухудшалась половая жизнь с женой из-за неполадок в его сексуальной сфере, Г. всё больше чувствовал себя ничтожеством как мужчина. Наконец, нормальный половой акт стал ему и вовсе ненавистен. После первого совершённого им убийства Г. намеревался вступить в половой акт с трупом. Это не удалось ему из-за отсутствия эрекции. После последующих убийств он, правда, уже не делал никаких попыток к осквернению трупов и даже не расстёгивал свои брюки. Страх, беспомощность и агония девочек стали самоцелью, сделав Г. полностью неспособным к нормальной половой жизни с супругой; эрекция стала слабой даже при онанизме.
Фантастическая зловещая игра была выражением основной черты характера Г., его нарциссизма. Этим термином, восходящим к имени самовлюблённого героя греческого мифа, Фрейд подчеркнул отстранённость нарциссических психопатов от остальных людей. Окружающий мир интересует их лишь как продолжение их самих или неинтересен им вовсе. Если для самоутверждения и компенсации комплекса собственной неполноценности “нарцисс” решит кого-то убить (разумеется, более слабого и беззащитного), то сделает это без малейших угрызений совести.
Своей нарциссической холодностью Г. поразил даже много повидавшего в своей практике следователя, участвовавшего в аресте. Когда за ним пришли, Г. сидел за обеденным столом. Не изменившись в лице, он холодно и спокойно попросил: “Можно, я доем апельсин? А то мне в камере его не дадут”. Это была не просто бравада. Таково уж бесчувствие психопата, считающего себя центром мироздания и не способного воспринять масштабы действительного соотношения между его Я и окружающим миром.