«Раз это уже публиковалось, то и мне можно говорить. Я лечу в город Алжир в одном самолете с президентом Бумедиеном. Накануне меня вызвал Чазов и говорит:
— Андрей, надо лететь с ним! Его надо вывезти из страны, он не должен умирать здесь.
— Понимаю.
— Вот. И вези в Алжир их президента.
У него криоглобулинемия тяжелейшая, кровь свертывается при 37° в пробирке. Вы знаете, что такое ИГМ-моноклональная гаммапатия? Это тяжело измененная система кровотока. Моноклональный ИГМ <иммуноглобулин> образует молекулу, сцепленную из пяти — пентагаммапатия. Этот моноклональный белок дает нарушения свертывания.
Президента Алжира Бумедьена к нам привезли из Судана в желтухе, с температурой, со снимком мочевого пузыря, где был огромный тумор. Он был по-настоящему в тяжелом положении. Я ничего не понимал, да еще мешали всякие атрибуты, связанные с особым статусом пациента. Мы повторили снимок, в мочевом пузыре не было никакого тумора. Мы уже были приучены к тому, что вокруг таких фигур нарастает большое количество, мягко выражаясь, сложностей. Мы понимали, что надо делать плазмаферез, но мы абсолютно не понимали природы внезапного токсического гепатита. Мы очень многого не понимали — внезапной вспышки болезни, это к гаммапатии никакого отношения не имело, к Вальденстрему это не относилось. Хотя сам товарищ Вальденстрем потом, уже в Алжире, нам говорил: „Все, что ИГМ-моноклональное, называется болезнью Вальденстрема“. Нам это утверждение могло стоить головы. К счастью, там было много народу — из Соединенных Штатов, из Германии, Франции, Англии. Его точка зрения осталась только его точкой зрения. <…>
Я сижу в самолете, а он идет по аэродрому с Косыгиным. Середина ноября, холод. Я ору на его министра Бутефлику, был такой министр иностранных дел.
— Уберите его с воздуха, он там быть не может!
— Извините, он — президент, я ничего сделать не могу.
А он идет с Косыгиным, разговаривает, мы его только собрали, только поставили на ноги, чтобы он прошел эти несколько шагов, а он нам устраивает кордебалет. Вот так. А я смотрю в окно, понимаю, что произойдет. Он прилетел в Алжир, поприветствовал весь народ, а ночью — огромный инсульт. А у меня бригады нет реанимационной, а там — некому. Среди ночи собираемся, через забор залезаем на виллу посла, шифровку в страну, утром под чужой фамилией лечу в Москву и привожу всю бригаду.
Собрался весь мир на консилиумы. И вот там я видел английского невропатолога, который выслушивал вот этим аппаратом, как на пропедевтике. Который вынул из кармана фотоскоп и посмотрел уши, зеркалом — нос, рот, как ларинголог. А потом — глазное дно через эту хреновину с освещением. Вот это да! Вот это невропатолог! Вот это врач! У меня челюсть отпала. Там было несколько таких — Оссерман из Соединенных Штатов, Брейн — этот англичанин. Поразительно. И был один толковый очень француз. Все — пожилые люди. Это не оттого, что они не имеют помощников. Они не могут, органически не могут воспринимать больного человека через слова.
Ну, и дальше уже похороны, через 1,5 месяца. Вот такова ИГМ-моноклональная гаммапатия, это страшная вещь, коварная вещь».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 136
«Комариные укусы могут дать тяжелейшие реакции, с отеком, с гиперемией, с некрозами на местах укусов. Это случилось с одним сиятельным представителем Союзной Советской Республики, который сюда приехал лечиться по поводу лимфоцитомы. Приехал со свитой. Мне показали у него высыпания, просто высыпания папулезные с точечным некрозом. Но поскольку я это хорошо знал, я говорю: „Ребята, обратите внимание, вот тут, тут и тут… Это комары“. Надо было видеть, он лежал на 6-м этаже в Кунцево.
— Какие комары, Андрей Иванович, что вы нам морочите голову, тут нет комаров.
Я говорю:
— Для этого больного комары всегда есть. Вы будете ходить, и никого не укусят, а этого укусят».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 140
«У меня был больной, который умер от синегнойного сепсиса. У него было две резекции толстой кишки по поводу рака. Но это было два разных рака, мы их видели гистологически. Он страдал 20 лет моноклональной доброкачественной гаммапатией. И я отказывался от пункции. Мне говорили:
— Андрей Иванович, надо же что-то уточнить.
— Что вам надо уточнять? Здоровый мужик, работает, как вол. У него моноклональная гаммапатия. Я что, не знаю, что у него там, в костном мозге может быть увеличено количество плазмоцитов? Ну и что, если их будет 8 или 12 %? А вы представьте себе, как вы будете работать, если я вам проколю грудину из чистого любопытства и вчиню диагноз? Очень хорошо, правда? Я беру на себя эту ответственность. Что мне бояться! Ноль жалоб. И по гамма-глобулину я контролировал ситуацию. Дальше — аневризма аорты, дальше — синегнойный сепсис, операция. Ну, мы его потеряли в 70 с чем-то лет от тяжелейшего синегнойного сепсиса на фоне всяких там бед. Но <до этого момента> он жил и работал».