Снова она в этой белой комнате. Снова по всей руке, отдаваясь в каждом суставе и косточке, пульсирует боль. Но руки своей она не видит. Рука спрятана в толстой белой повязке и лежит на груди.
Получается... она всё ещё жива. Не ушла из этого мира.
Дверь открывается. Она быстро зажмуривается. На лоб ложится чья-то рука. На латыни — до чего же безобразный язык! — мужчина заявляет, что жара у неё нет.
— Зато ей снятся кошмары, — говорит всё тот же мужчина.
Очевидно, кому-то другому. Она притворяется спящей, пытается не моргать и не морщиться, когда он начинает снимать бинты и перевязывать ей руку заново. А затем два мужских голоса рассуждают о послеоперационной лихорадке, распухании и прочих вещах, в которых она ровным счётом ничего не смыслит.
«Кошмары...»
Должно быть, она кричала во сне. Одна надежда, что не по-латыни. Она пытается вспомнить, какие видела сны, но мысль блуждает где-то далеко-далеко, старается уйти от боли и противных горьких лекарств, которые заставляет её пить этот человек. Он уже сказал, что избавил её от толстяка, но что он об этом знает?.. Стоит только заснуть от этих его лекарств, как толстяк тут же появляется снова.
Нет, и другие сны ей тоже снятся. Мужчина, одетый во всё зелёное, придерживает её и что-то нашёптывает на ухо, а в это время волки рвут зубами её руку. Эхом доносятся голоса, хлопают двери. Поют птицы. Солнце, но не круглое, а с четырьмя углами...
Нет. Довольно. Она должна постараться мыслить ясно и чётко.
«У солнца нет никаких углов. Просто не бывает. В белой комнате есть квадратное окно, в стене. Я лежу в белой постели. Высокий стол на тонких ножках, он стоит рядом с постелью. На столе — чёрная чаша и кувшин. У двери — табурет».
Мужчина, который принёс лекарства, придвигает этот табурет к постели, наклоняется и спрашивает: «Quid nomen tibi est?» Говорит таким тоном, точно с маленькой девочкой.
Она не отвечает, и он повторяет вопрос. Она видит его тёмные глаза, небритый подбородок, смотрит на него так, словно не понимает, о чём это он спрашивает. А уж когда он заговаривает по-гречески, притворяться совсем просто: этого языка она и правда не знает. Вот он делает третью попытку — и снова неудача. Он поднимается и уходит, а её вдруг охватывает страх. Неужели она забыла, неужели перепутала слова?
Или тут кроется какой-то особый подвох?.. Ведь с самого начала он спрашивал её по-латыни: «Как твоё имя?»
Своё настоящее имя она ни разу не слышала с тех пор, как попала в плен. На протяжении двух зим к ней обращались просто «девушка» — и это ещё в лучшем случае.
Северяне нарочно избегали называть её настоящим именем, а позже, возможно, и вовсе позабыли его. И когда другие рабы спрашивали, как её зовут, она всякий раз изобретала что-то новое. Вообще старалась говорить с ними как можно меньше. Но эти римляне — они просто обожают задавать вопросы.
Сколько тебе лет? Откуда ты? Ты понимаешь, что я говорю? А вот так тебе не больно? Может, хочешь воды? Ты что, действительно упала с лестницы? Знаешь девушку с рыжими волосами? Правда, теперь они, похоже, потеряли всякий интерес к девушке с рыжими волосами. Зато продолжали задавать все остальные вопросы.
«Quid nomen tibi est?»
Она не собиралась называть незнакомцу своё имя. Это единственное, что у неё осталось, всё остальное украли.
Чей-то голос спрашивал:
— Сколько мака ты ей дал?
Слева ощущалось какое-то шевеление: это ей подтыкали одеяло под спину.
— Не больше, чем вчера вечером.
Она покорно позволила перекатить себя на другой бок.
— Хочу, чтобы она проснулась наконец. Ей надо хоть немного поесть.
ГЛАВА 8
Рус как раз размышлял над тем, какой мазью лучше лечить вдруг воспалившийся большой палец, вид которого ему совсем не нравился, как вдруг в дверь постучал Валенс и сообщил, что сегодня около полудня в док заходит «Сириус».
«Сириус»! Наконец-то Рус и его пожитки воссоединятся! Последний раз он видел их, когда покидал Африку, думая, что скоро вернётся в свой уютный дом. Но ожидания его не оправдались, вместо этого он был вынужден делить убогое жильё на задворках империи с самым неопрятным врачом в римской армии.
— Закончу обход и сразу же отправлюсь в доки, — сказал он своему товарищу.
— А я иду прямо сейчас, — заявил Валенс. — Присмотрю, чтобы ничего не пропало.
Осмотрев нескольких пациентов, Рус наконец направился к выходу. Кивком поприветствовал статую Эскулапа — и вдруг услышал позади постукивание когтей по плиточному полу.