— Сотня — и то будет много, сам знаешь, — возразил он. — Да ты посмотри на неё хорошенько!
— Сто десять! — предложил голос с лесов.
— Что? — вмешался его товарищ. — Ты же слышал, хозяин сказал, она девственница. Сто одиннадцать сестерциев!
— Сто или ничего.
Торговец покачал головой, ему до сих пор не верилось, что какой-то глупец может предложить такие деньги за ничего не стоящий товар. А Рус вдруг вспомнил, что до первого жалованья ещё целых три недели. Ему и самому верилось с трудом, что всё это происходит с ним наяву. Надо было как следует разбавить вино водой.
— Две сотни, господин. Меньше никак нельзя. Иначе вы меня просто разорите.
— Давай выкладывай денежку! — подхватил хор с лесов. — Всего две сотни за прекрасную даму!
Рус взглянул на работяг.
— Сами покупайте, раз вам так нравится. Лично я вышел на улицу купить пузырёк масла.
Тут вдруг девушка задёргалась всем телом и тихо закашлялась. Веки плотно сомкнулись, а из уголка рта поползла серебристая пузырящаяся слюна, вниз на тунику из грубой шерстяной ткани. Клавдий Инносенс откашлялся.
— Вы вроде бы говорили, сто сестерциев, господин?
ГЛАВА 3
— Ты что здесь делаешь?
Рус приоткрыл один глаз: на миг показалось, что к нему обращается стоящая под самым носом огромная чернильница. Открыл второй — и понял, что находится в госпитале и что за окном стемнело. Очевидно, он заснул прямо в регистратуре. Он выпрямился на табурете и широко зевнул.
— Просматривал тут кое-какие записи. Как самочувствие?
Валенс усмехнулся.
— Ну, во всяком случае, лучше, чем у той штучки в двенадцатой палате. Такое впечатление, что она только что выползла из канализации. А это что?
Рус отодвинул табличку в сторону, прежде чем Валенс успел на неё взглянуть и прочесть следующее: «Женщина, история неизвестна, повреждение кисти правой руки. Бледность, сухой кашель, слабость, жара нет. Постельный режим, лечить раствором блошницы дизентерийной». Он сложил табличку пополам и убрал её в коробку, где лежали записи с текущими историями болезней.
— Эта штучка — больная рабыня. С переломом правой руки.
— Чья?
— Своя собственная.
— Страшно смешно. Чья рабыня, я тебя спрашиваю?
Рус почесал за ухом.
— Не знаю, не могу сказать. — Он лелеял слабую надежду, что покупку можно приписать любвеобильному больничному сторожу, а потом благополучно сбагрить ему же. Но ведь тот откажется её признать.
— Стоит оставить тебя одного на пару дней, — сказал Валенс, — и ты притаскиваешь в госпиталь целую кучу помирающих женщин.
— Рыбаки приволокли ту, что уже померла. Секретарь городского совета не захотел, чтобы она валялась прямо у него под окнами, вот её и притащили в больницу. А что ещё было делать?
Валенс пожал плечами.
— Ну конечно. Мы же армия, так что отвечаем за всё и вся. Если в самое ближайшее время её не опознают, думаю, нам же придётся и хоронить. А ещё кто-то говорил, что её подружка как раз сейчас помирает в одной из палат. Это правда?
— Ничего она не помирает, — со всей уверенностью ответил Рус. — Дней через десять будет на ногах, живёхонька и здоровёхонька, вот увидишь.
— Если б она была собакой, лично я размозжил бы ей голову — и положил конец мучениям.
— Но ведь она не собака. И даже с собакой я бы так поступать не стал. Так что отвяжись и найди себе пациентов. Над ними и издевайся.
На фоне белого покрывала, которым её прикрыли, впалые щёки пациентки из двенадцатой палаты отливали неприятным желтоватым оттенком. Сломанная рука покоилась на груди, перевязанная белой льняной повязкой, и еле заметно опускалась и поднималась при каждом выдохе и вдохе. Истощение и болезнь сделали своё дело — она уснула. Её врач поставил чашку с водой на столик рядом с кроватью и пошёл поклониться Эскулапу.
В холле госпиталя было пусто, если не считать запаха свежей краски и роз. Эскулап с тихим достоинством опирался на палку и выглядывал из своей ниши, с образом его как-то плохо сочеталась надпись, выведенная мелом на постаменте: ОСТОРОЖНО — ОКРАШЕНО! Бог исцеления нуждался в заботе, пожалуй, больше, чем любой из его коллег: бесконечная череда просителей грозила испортить свежую покраску своими прикосновениями. Сегодня самые преданные оставили у его ног большой букет белых роз и пару яблок в надежде, что это спасёт их от болячек. Или, скорее, от докторов.