Если бы человек почаще в течение дня вспоминал о своем существовании ветви, если бы видел свою частную работу в мировой взаимосвязи — как зерно света, которое вырастет в древо жизни, — если бы нашел для своей работы место в этой великой мировой взаимосвязи, если бы везде и всюду стремился делать свое дело и приносить плоды исходя из этого жизненного единения, если бы думал о живом Христе именно в этом духе, если бы открылся жизненному соку, который втекает в него благодаря Христу, если бы позволил Христову «Я есмь» действительно влиться в себя подобно новому соку жизни, — тогда он смог бы в каждое мгновение жить правильно и его настоящее освятилосъ бы. И все более он будет постигать, что Христово «Я» есть чудеснейший и лучший сок жизни, сок жизни нового мира.
Так человек приобретет и совершенно иной взгляд на настоящее состояние мира вокруг. Он не будет думать, что плоды Христовы лишь там, где поминают Его Имя, но там, где струится Его жизненный сок. И он обретет правильное чутье к этому жизненному соку. И тогда распознает многое из того, о чем люди не знают, что оно связано с Христом. С другой же стороны, он будет все более остро ощущать, где возрастают плоды, которые безвозвратно обречены тлену.
Нам представляется, что человек не только время от времени имеет подобные мысли, но что он исполняет эту медитацию, по крайней мере иногда, в самом прямом смысле: возле новой лозы, посаженной земледельцем, чувствует себя невзрачной ветвью, пьет от. лозы и думает о плодах, в которых, собственно, согласно этой притче, и заключен смысл его пребывания здесь.
Ложное христианство осуждает настоящее и живет либо в прошлом, либо в будущем. Мы свободны от обеих крайностей. Как от восточного образа жизни, для которого настоящее есть ничто, так и от западного, для которого оно — все.
Будущее — это воскрешение из гроба! Прошлое — прогулка в райском саду! Настоящее — питье от побегов лозы! Такими образами мы освящаем время, как прежде освятили пространство. Темная река времени станет священным потоком, если мы засветим над нею эти огни. Мы можем духовно совершить то, что индус совершал во внешнем культовом действе, омываясь в священном Ганге и тем самым очищаясь. Мы постигнем на опыте, что таким образом приносим времени избавление.
Хорошо бы не просто исполнять отдельные медитации о «Я есмь» сообразно своему характеру и потребностям, но выбрать себе день, скажем раннее воскресное утро, чтобы пройти все эти медитации. Именно потому, что отдельные медитации уже выполнены заранее, не понадобится подолгу задерживаться на каждой из них. Тогда обнаружится, какой совершенно новый мир воздвигается вокруг нас. Мы узнаем, что отныне находимся на пути к «христианскому мировоззрению» во много более высоком смысле,
нежели раньше. Мы почувствуем, что повсюду обнаруживаются приметы высочайшего познания, путь, ведущий к развитию познавательной жизни в духе Иоаннова Евангелия («Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа»), к освящению духовного существа в духе первой мольбы «Отче наш»: «Да святится имя Твое!» Отныне мы будем нести в себе это моление совсем иначе, просветленное всем содержанием провозвестия Христова: «Я открыл имя Твое».
И одновременно мы узнаем, что только сейчас впервые обретаем собственное «Я». Пройдя через откровение «Я» Христова, мы в полном смысле слова увидим, что есть священное «Я». Нынешнее время сплошь заражено болезнями «Я». Мы не можем вернуться во времена, предшествующие становлению самостоятельного «Я», и не можем обойтись одной лишь бранью по поводу себялюбия нашего рода. Мы можем лишь двигаться вперед к истинному «Я». Современному человечеству должно принести то, что »исцеляет «Я» в глубинах души», как сказано в человекоосвящении. Каждое изречение «Я есмь» содержит снадобье от какой‑нибудь болезни «Я». Изречение «Я есмь хлеб» — помощь от себялюбия, «свет» — помощь от страхов, «добрый пастырь» — помощь от слабости, «дверь» — против судороги, «воскресение» — исцеление от оцепенения, «путь и истина и жизнь» — исцеление от оскудения «Я», «лоза» — исцеление от самолюбивого, эгоистичного очерствения. Но не говоря обо всех этих болезнях «Я», о которых можно было бы написать целую книгу, следует знать: если мы будем положительно жить в этих семи глаголах, то обретем свое высшее «Я». Оно целиком частица Христа и в то же время целиком мы сами, какими, собственно, должны быть. Это и есть чудо.
Проходя воскресным утром через эти семь «Я есмь», можно с полным правом представить себе, что духовно участвуешь во всех семи таинствах. «Я есмь путь и истина и жизнь» — это крещение. «Я есмь Лоза, а вы ветви» — конфирмация. «Я есмь пастырь добрый» — исповедь. «Я дверь» — брак. «Я есмь хлеб» — причастие. «Я есмь свет миру» — рукоположение. «Я есмь воскресение и жизнь» — соборование. Если задуматься о том, что первое «Я есмь» гласит о хлебе, а последнее о вине, мы начнем понимать, что в этих «Я есмь» присутствуют причастие, путь посвящения и Священнодействие Божие, которое еще должно обрести и о котором пока сказано лишь очень немногое.
«Я в Отце, и Отец во Мне» — вот центральное провозвестие Евангелия от Иоанна. Оно продолжается в нас, когда Христос в молитве первосвященника говорит: «Я в них!» (Ин., 17: 21–26). «Я в Тебе» воспитывается в нас четырьмя первыми глаголами «Я есмь», где мы учимся жить в «Я» Отца как в новом пространстве. «Отец во мне, в Я» — формируется в нас посредством трех последних «Я есмь», когда мы с этим новым «Я» вступаем в новое время.
Человек погружается в сокровенные глубины мира — «Бога не видел никто никогда: единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин., 1: 18), когда повсюду, во всех четырех духовных направлениях встречает лик Отчего «Я», который повсюду есть «любовь». И человек, как сказано в человекоосвящении, «сливается воедино со становлением мира», когда претворяет в действительность три последних глагола «Я есмь» и так принимает то, что поистине можно назвать «миром» (Friede). Так эти семь глаголов связаны с нашей основной медитацией о мире и любви.
Говоря выше об индусах, мы видели, что их совокупное отношение к миру выражается и в медитативном слове АУМ (ОМ). Совершенно другое отношение к миру заложено в древнееврейском слове ани, «Я». Здесь тоже ощущается действительность: «а». Затем ему навстречу выступает «н», в котором присутствует также и отрицание этой изначально данной действительности. Но отрицание это противоположно индуистскому. Не отход, но прорыв. В «и», световом звуке сокровенности «Я», является новая действительность. Тем самым еврей как бы говорит действительности, которая его окружает, — и в этом его отличие от окружающих «язычников»: «Ты не то, что я ищу! Я должен от тебя оттолкнуться! Я должен тебя отвергнуть!» Изнутри в «Я» грядет новая действительность. Иудейство прежде сформировало в человечестве «Я». Еще мучительнее, темнее и упорнее вырабатывается «Я» в другом древнееврейском слове для «Я» — аноки.
Опять‑таки совершенно иной мир сияет в немецком слове «ich». Здесь достигнуто «i». Звук «и» начинает слово. Но это «и» вновь обращается к миру и приносит себя ему в дар. В «ch» оно жертвенно простирается над миром. Так мы можем в немецком слове «ich», в обоих его звуках, обрести выражение для нашей основной медитации и связать это слово в его живом звучании с нашей основной медитацией. В «i» присутствует чистота божественного мира (Friede). В «ch» — жертвенная воля божественной любви.