Добрый знак действенности наших медитаций, если мы начнем теперь учиться выговаривать слово «Я» с совершенно другим ощущением даже в повседневной жизни. Евангелист Иоанн не желал употреблять слово «Я» применительно к себе, после того как услышал его из уст Христовых. Он именует себя только описательно: «ученик, которого любил Иисус». Мы живем во времена эгоизма. И этому времени мы обязаны принести избавление — сначала в нас самих. Так случится, когда мы по–новому произнесем слово «Я» в нашем собственном чувстве жизни, а главное, в нашем собственном существе. Всякий раз, когда мы говорим «Я» или бываем «Я», в нем может жить Христос с миром и любовью.
6
Вечером непременно возьми с собою в постель какое‑нибудь памятное место из Священного Писания. И как чистое животное, пережевывая его, усни тихонько. Пусть отрывок будет невелик, скорее даже мал, но хорошо продуман и понятен. И когда ты встанешь утром, ты обретешь его как наследие вчерашнего дня».
Многие из читателей, наверное, узнали рассуждения Лютера о медитации. Так он писал, обращаясь к священникам в своем «Ratio vivendi sacerdotum» («Как подобает жить священникам»). В этом рассуждении, как часто у Лютера, встречаются два времени. От своего католического прошлого он еще сохранял связь с медитацией, какую с величайшей серьезностью культивировали в монастыре. Но из стилистики уже выглядывает и по–бюргерски уютное христианство, каким оно стало позднее, когда возникла опасность протестантизма. От героического усилия, которым отмечена всякая медитация, здесь ощущается немногое. Хотя Лютеру было хорошо знакомо это героическое усилие, особенно в молитве. Но все же нужно обратить внимание на то, как здесь прорывается иное настроение.
Примечателен, однако, сам образ пережевывания — сколь ни низменна сфера, из коей он заимствован. В медитации слово или образ действительно проникается субстанцией нашей собственной человеческой сущности — и проницает нас субстанцией своей сущности. Чем интенсивнее мы способны медитировать, тем больше выступает второе. Идет процесс духовного усвоения. Тот же процесс, что и в образе Лютера, но на более высокой ступени. Поэтому некоторым подобный образ непосредственно поможет усвоить правильный способ медитирования. А с добавлением «хорошо продуман и понятен» обязательно произойдет и включение в настоящую медитацию.
Здесь мы остановимся на вопросе, который ставит молодой, успешно медитирующий читатель этих писем: не опасно ли медитировать непосредственно после сна, ведь человек в горизонтальном положении совсем не таков, как в положении вертикальном. В этом положении, будучи преимущественно человеком обмена веществ, он может, конечно, без затруднений погрузиться в духовные переживания, но эти переживания поднимаются в виде грез из его нижней жизненной системы. Опасность действительно существует, и полезно обратить на нее внимание. В древней Индии это ощущали, наверное, еще отчетливей. Однако результат европейского развития в том и состоит, что человек способен во многом не зависеть от внешних обстоятельств, в том числе и от положения тела. Вопрос в том, в состоянии ли мы лежа медитировать духовно и интенсивно. Опыт говорит, что это возможно. В большинстве случаев, конечно, не без упражнения и не без усилия. Человек сам заметит, что поможет себе, положив голову чуть повыше и при этом не нарушая духовного настроения ночи. В особенности, если желаешь глубоко пережить ночь в своем сознании, полезно не слишком менять ночное покойное положение тела. Каждый может сам проверить, что для него приемлемо. В любом случае правильно будет исполнять медитацию в сознании не менее, а более интенсивном, бодрственном и светлом, чем дневное, и входить через медитацию именно в такое сознание. До какой степени может быть просветлено и одухотворено человеческое сознание, поначалу не имеют ни малейшего представления.
Это касается прежде всего медитаций, о которых у нас теперь пойдет речь. Если семь глаголов «Я есмь» служили освящению мыслей, то теперь мы обращаемся в особенности к освящению чувств. Что делается сегодня для того, чтобы облагородить человеческое чувство? Подсознательно многое совершается через искусство. И, наверное, можно при помощи великих произведений искусства построить систему самовоспитания, подобную той, какую мы строим на основе Евангелия от Иоанна. Тот, кто ежедневно в течение пяти минут будет находиться под воздействием Сикстинской Мадонны, за три года полностью преобразится. Он всем своим существом впитает единственную в своем роде, прекрасную богочеловечность этой картины.
Но коль скоро образы оказывают сильнейшее воздействие на эмоциональную жизнь, то самыми сильными и действенными являются образы событий из жизни Христовой, представленные в Евангелиях, если мы сами выстроим их в себе. Ни один художник в мире не сумел нарисовать их как должно. Это мы ясно осознаем в конце наших рассуждений. Но, быть может, и хорошо, что мы должны сами сформировать эти образы в своей душе. Благодаря этому они будут свободнее, подвижнее, личностнее и таинственнее, нежели в том случае, когда некий художник проведет нас к ним через свою душу.
Ничто не очистит, не преобразует и не обожествит жизнь наших чувств так, как издревле проверенный путь через семь ступеней страстей Христовых. Но мы проходим этот путь совершенно иначе, нежели средневековые монахи. В монастырях, прежде чем погрузиться в переживание страстей Христовых и воскресения, монахи двенадцать недель подвергали себя воздействию двенадцати предыдущих глав Иоаннова Евангелия. В них же содержатся и первые пять глаголов «Я есмь». Но совершенно другое дело, когда сперва целенаправленно обретается «Я», как пытались это сделать мы. Тогда человек больше защищен от сугубо эмоционального и глубже входит в духовное. В средние века, именно потому, что свободная мысль была еще затемнена, христианское чувство развилось до поразительных высот величия и чистоты. В этом и состояла задача эпохи. Коль скоро мы хотим не утратить, но, напротив, вновь обрести такое чувство, то достижимо это ныне лишь через бодрственное, сознательное, сильное «Я», какое возможно благодаря новому времени. Тем самым эмоциональная жизнь приобретает другой характер — большую одухотворенность и всемирность.
Рассматривая жизнь своих чувств, мы скоро поймем, как сильно она нуждается в очищении и самовоспитании. Ведь именно из чувств нередко как бы само собой возникает воление. Хоть и кажется, будто эмоциональная жизнь как полная наша собственность целиком заключена в нас, она‑то и есть почва, из которой произрастает наша внешняя жизнь. Душа, преисполненная высоких ощущений, — если ощущения эти здоровы и сильны — без особых усилий будет придерживаться возвышенного образа жизни.
Можно заняться воспитанием своей внутренней жизни следующим образом: брать одно чувство за другим и, так сказать, делать каждому прививку. Но куда полезнее и надежнее направить в душу новые, могучие чувства и промыть ими все содержание души, вымыв из нее все лишнее. Даже тот, для кого Христос еще не значит столько, сколько значит для нас, ощутит перед страстями Христовыми благоговение, которое в какой‑то мере позволит ему стать нашим спутником.
Новое чувство, пришедшее в мир благодаря христианству, называется любовью. Почитайте писания дохристианских времен и обратите внимание на то, что солнце любви еще просто не взошло. Даже в буддизме с его доброй мягкостью ко всем существам только разгорается заря.
Но, войдя в человеческие души, любовь смешалась со всем, что там было прежде. Так она сама замутилась до неузнаваемости. Это касается весьма многого из именуемого «христианской любовью». Ныне зачастую складывается впечатление, что не христианская любовь преобразила сердца, но сердца преобразили христианскую любовь. Часто она — фальшивый миссионерский пыл, который совершенно не считается со свободой другого человека и потому не видит и не достигает его истинного «Я». Часто она — слезливая сентиментальность, способная внушить лишь отвращение к слову «любовь». Иногда — новые хлопоты, в которые человек, по сути, бежит от самого себя, а иногда — дурное любопытство, всюду сующее свой нос. Не редкость и раболепное самозабвение, именуемое «беззаветной преданностью», как и иная форма самоутверждения, когда христианством прикрывают стремление уподобить всех людей своей персоне. Грустно наблюдать, как под маской христианской любви распространяется самый скверный эгоизм, даже и не помышляющий действительно участвовать в судьбе ближних, а тем более жертвовать ради них жизнью. Ничто так не нуждается ныне в очищении, как сама христианская любовь.