Однако исследование всех этих истин увело бы нас слишком далеко от нашей непосредственной цели. Можно действительно прийти к тому, что дышишь во Святом Духе, что возникает впечатление, будто каждый вдох насыщен Святым Духом. Это тоже можно выполнять как медитацию, но без насильственной интенсификации дыхания. В медитации каждый сам чувствует, когда у него открывается такое святое дыхание.
Другие полагают, что усиленное медитирование вызывает у них неполадки в пищеварительной системе. В подобных случаях следует сохранять спокойствие и — если позволено употребить возвышенное слово — мудрость. Мелкие нарушения не вредят и пройдут сами собой. Если же кажется, что неприятности серьезные, то в первую очередь надо слегка уменьшить интенсивность медитации — пока не станет лучше. Однако я знаю от иных людей, которые, медитируя с такой интенсивностью, какую вообще способно выдержать тело, не претерпели от этого никакого вреда. Когда в начале моих интенсивных занятий медитацией у меня возникло впечатление, что так называемый «нижний человек» изо всех сил сопротивляется и потому в области желудка возникает ощущение холода, Рудольф Штайнер совершенно спокойно ответил: «В таком случае направьте к желудку тепло». Я это сделал, и все прошло. Для медитации необходимо состояние духа, соединяющее покой, здравый смысл и мужество.
Многие тысячелетия греховного существования привели наш организм в беспорядок. Напряженное медитирование постепенно выправляет положение. Большинство людей почти не замечает этого. Если же кто‑нибудь все же заметит нарушения, пусть он спросит себя, нельзя ли усмотреть в этом смысле и целительные последствия нарушений. Может статься, после медитации он потому и чувствует себя бодрее, что медитация причинила телу боль.
В результате напряженного медитирования кое‑кто придет к выводу, что ему требуется меньше еды. Что в связи с едой многое изменяется, мы уже говорили по поводу изречения «Я есмь хлеб». Но вот люди спрашивают, не повышает ли вегетарианство медитативные способности. Можно только сказать, что здесь обстоит, скорее, наоборот: благодаря правильной медитации человек постепенно склоняется к вегетарианству. Хотя некоторые люди никогда не станут и не могут стать вегетарианцами, потому что унаследованная ими телесная организация не позволяет им этого. В случае принуждения начнутся обмороки. Ведь данному организму недостанет сил, необходимых, чтобы добыть из растительной пищи то, что он добывает из мясной. И здесь нужно сохранять спокойное, разумное мужество. Когда мы через медитацию научимся тоньше ощущать свой организм, он сам подскажет, что делать. Если он сам отвергнет мясную пищу — значит, пора с полной уверенностью переходить к вегетарианству. Тогда не будет и никаких потаенных желаний или потребностей. Тогда будет незачем заботиться и о медицинских теориях, что, дескать, «нынешний человек» без мясной пищи долго не протянет. Здесь, как и в случае с дыханием, современный человек должен исходя из духа выработать правильное телесное поведение, тогда как человек минувших тысячелетий скорее через правильное телесное поведение приближался к духу. Глядя на некоторые духовные течения современности, Рудольф Штайнер сказал бы, что есть люди, которые стремятся вкушать от неба. Но для нас будет уже ценно, если мы опытным путем хотя бы приблизимся к тому, что медитация сама по себе может питать человека. Как в дыхании человек может приблизиться к Духу Святому, так в еде — к Сыну Божию. Не случайно причастие — главное действо богослужения Христова.
В третьей области, которой здесь мы можем коснуться лишь намеком, человек приближается к Отцу. То, что образ верховного Бога — «Отец» — взят из жизненной сферы человека, преисполнено глубокого смысла. Относительно сексуальной жизни в данном контексте скажем только, что и ее следует по мере возможности воспитывать исходя из духа. Наши рассуждения о медитации не сослужили бы важной службы, если бы не говорили молодым людям, что духовно напряженные, душевно мощные медитации лучше всего способны помочь и в той области, которая пребывает у современных людей в прескверном состоянии. Правильная медитация и здесь обеспечит порядок, чистоту, спокойствие, одухотворенность. Она наставит человека на путь духостановления, хотя это потребует немалого времени. Там, где присутствуют соблазны, спокойное устремление к духу лучше и надежнее, нежели насилие. Наш путь — не насильственный аскетизм. Но мы вовсе не имеем в виду, что следует пренебречь всеми обычными рекомендациями — щадящей диетой, укреплением тела, умеренным сном. Нет–нет, мы имеем в виду другое. Жена не должна отказывать мужу, как часто бывает с женщинами, которые эгоистично хотят достичь «более высокого развития», вызывая тем в своих мужьях ожесточение против духа или толкая их на другие пути. Не впадая в подобные заблуждения, земная, человеческая способность любить может постепенно возвыситься до причастности самой божественной творческой воле. Эта творческая воля есть воля божественного самопожертвования.
Чем естественнее все это произойдет из самого духа и чем меньше жесткости потребуется против нас самих и против других, тем лучше. Если уж бороться, то лишь за чистый божественный дух — и в борьбе этой не может быть предела усилиям и серьезности.
Вернемся, однако, к содержанию нашей медитации. Христос на кресте — самый сильный медитативный образ из всех существующих на земле. Если сегодня мы хотим пережить его по–новому, полезно для начала взглянуть на историю христианства.
Здесь обнаруживаются два противоположных заблуждения, которые постоянно где‑нибудь да повторяются. Одно заблуждение состояло в том, что в страдания Христовы вдумывались, скорее, личностно и чувственно. Другое — в том, что люди хотя и смотрели на объективное событие, но помещали его только в прошедшем. Первая ошибка достигла своей высшей точки в средневековой мистике. Вторая живет в протестантской религиозности. В первом случае, выражаясь языком духовной науки, перед нами уклонение в сторону люциферизма. в сторону себялюбия. Во втором случае — уклонение в сторону ариманизма, в сторону помрачения духа.
Следует хотя бы раз представить себе историческое распятие Христа во всех его ужасных подробностях, хотя бы ради того, чтобы понять, как все было на самом деле. Как Его повалили на землю, растянули и пронзили гвоздями руки и ноги, с какою болью Он воздвиг крест, как мучительно висел на воспаленных ранах и вывихнутых суставах, на солнцепеке, в туче насекомых, какая изнурительная жажда терзала Его, как пытка парализовала тело страхом, вызывая застой кровообращения. Впечатление такое, что христиане не осознавали до конца ужасающего воздействия этого образа и что рядом с такой реальностью почти все без исключения их распятия с тонкой резьбой на перекладинах и крестные песнопения (Kreuzeslieder) с сентиментальными душевными излияниями отнюдь не являют потрясенного благоговения, какого заслуживает это событие.
Тот, кто испытает на себе воздействие распятия в его исторической реальности, не сможет в будущем жить так, как раньше. В его жизни как бы произойдет решающее событие, которое вытолкнет его из прежней жизни. Им овладеет чувство, которое можно выразить таю «На этой земле, где с Христом случилось такое, я не могу более искать наивной радости! К человечеству, которое уготовило Христу эту судьбу, у меня может быть только одно отношение стать на Его сторону против человечества! В мире, где возможно столь противное божественности, я могу лишь всеми моими силами трудиться ради нового мира!» Это живое чувство — если мы однажды воистину увидим крестную смерть Христа — будет оживать в нас всякий раз, когда мы подумаем о кресте. Сын Божий, до смерти замученный людьми, — с того дня, когда мы это увидим, мир станет другим!
Иной полагает, что в этом переживании содержится все необходимое и воздействия этого образа уже будет вполне достаточно. Но тогда переживание останется в душевной области, а полного духовного усвоения и прорыва к тому, что некогда случилось, не произойдет. Вот почему такое переживание будет обращено к ощущению нетленной души, что, конечно, сродни христианству, но мало что прибавляет к духовному пониманию мира, и в конечном счете мы окажемся недостаточно крепки перед лицом сил, действующих в наше время. Образ распятого Христа не должен ныне оставаться просто душевным впечатлением, пусть даже и очень глубоким, он должен стать всеохватным мировым переживанием, последним просветлением мира. Лишь это по–настоящему опровергнет и гётевскую эстетическую неприязнь к распятию.