Книжный магазин посреди мертвой земли казался чьей-то глупой шуткой. Или осколком далекого злого прошлого, призраком другого давно сгинувшего мира. Винсент открыл дверь и с опаской шагнул внутрь. Повсюду громоздились книги: на бесчисленных потемневших от времени полках, на шатких неуклюжих столах, на грязном полу лежали небрежно сложенные стопки с пыльными корешками, расползались в стороны невысокие холмы, высились непонятно как не распадавшиеся горы. Все книги были закрыты: ни одной странички, ни слова, ни рисунка, будто они отказывались раскрывать миру свои тайны (или мир совершенно не желал их знать). В лабиринте темных коридоров было очень легко заблудиться. Винсент уже начал сомневаться, что сможет узнать правильную дорогу в этом заброшенном, позабытом всеми месте, когда за спиной неожиданно раздался голос хозяина магазина.
В воздухе плыл густой аромат чая. Последовав чужому предложению, Винсент, не глядя, вытащил с полки книгу. На обложке было выведено его имя. Помедлив, он открыл ее: сухие пожелтевшие страницы оказались пусты. Вскочив на ноги, Винсент удивленно огляделся -- его имя было на каждой из этих книг: то ли как имя автора (и тогда было неудивительно, что внутри переплета ничего нет), то ли как название истории. "Страницы не заполнены, потому что я ничего не помню, или потому что меня не существует?" -- пронеслось в голове Винсента.
Лабиринт вокруг все разрастался, лабиринт Винсента был полон чудовищ и намеков, и оставалось только решить, что искать: выход или центр, и заодно: считать ли реальность сном или сон -- реальностью. Винсент метался среди этих стен, замкнутых в его мир, уже не понимая, что именно он ищет и что желает найти. Чья-то тень преследовала его -- тень чудовища, тень Эрго Прокси. Или... тень его самого? Гулкий размеренный голос настойчиво ввинчивался в уши; в этом голосе Винсенту чудились отголоски грядущей беды.
Безликие люди с одним на всех голосом, безликое чудовище в белой маске, скрывающей лицо -- эта тень пробралась в каждое воспоминание Винсента, взломала самые дальние уголки его сознания. Фрагменты прошлого сменяли друг друга, как фотографии, -- только в них присутствовало еще и движение. Может быть, именно поэтому происходящее показалось вдруг Винсенту дурным непрекращающимся сном. Но правда состояла в том, что он всего лишь отчаянно хотел, чтобы это было так, зная, что в действительности страшный сон не менее реален, чем его поиск истины в мертвом мире.
Дважды потерявшийся, Винсент был оглушен чужими словами и чувствовал себя бабочкой, наколотой на булавку, -- с той только разницей, что он был жив. Откровения и надежды, намеки и оговорки -- истина пряталась среди них, истина никогда не давалась легко и сразу, истина всегда была упряма: ее следовало добиваться, а это было не так-то просто. Тот, кто стремится к истине, не должен забывать о цене. Но в первую очередь нужно быть готовым понять и принять эту истину -- иначе она будет бессмысленна и бесполезна. Винсент желал и одновременно боялся узнать правду.
Слова, слова... В книжном лабиринте, сотканном из страшных, жестоких и забытых слов, повторялось и повторялось одно и то же прошлое, и все варианты составляли чью-то реальность. Закольцованное время держало Винсента в плену иллюзий и заблуждений, откровений и таинств, сомнений и страхов, вопросов и ответов. Ему казалось, что он сходит с ума, медленно, но неотвратимо, и что люди из его воспоминаний -- Рил, Пино и другие -- это он сам, что он выдумал всех, даже себя, а на самом деле ничего и никого не существует. "Но кто же тогда мыслит, -- спросил Винсент непонятно кого, -- создатель или создание?"
И неожиданно понял, что ходит по кругу в этом то ли существующем, то ли придуманном мире не потому, что не может узнать или понять истину, не потому, что утраченные воспоминания уже не восстановить, -- все куда проще и вместе с тем хуже: он и не хотел ничего вспоминать. В глубине души Винсент догадывался, что сам отказался от своей памяти. Ему стало страшно. Наверное, была причина, по которой он это совершил. "Так стоит ли всматриваться в прошлое и искать ответы, -- подумал Винсент, -- если я уже однажды сделал свой выбор?" И тут же, быстро, необратимо, словно боясь остановиться в последний момент и снова сбежать, решил, что -- да, стоит. Отказался от памяти не он -- другой Винсент, как назвала его как-то Пино.
"Я -- это ты, смотри", -- произнесло чудовище (или Прокси, или он сам), но граница маски по-прежнему была непреодолима. Вспоминать оказалось мучительно трудно. Боль души накладывалась на боль тела, слова впивались в кожу, жгли горло. Ответ, истина -- вот они, всегда были рядом, всегда прятались внутри. "Я -- это ты; ты -- это я". Все действительно было очень-очень просто. В сердце лабиринта не существовало никакого чудовища. Только он один, Винсент Лоу, искал там убежище в бесполезной попытке спрятаться от самого себя.
***
-- Винс-Винс, а почему ты назвал его своим именем?
-- Потому что я пишу о себе, Пино, -- отвечает Винсент.
Наверху высокой башни -- фальшивое голубое небо и белые облака. На фоне несуществующего неба проступают изображения, они накладываются друг на друга, меняются, раскалываются -- все беззвучно, но звуки возникают прямо в сознании Винсента. Он сидит на высоком троне, увенчанным каменным солнцем, а рядом на полу возится Пино, пытаясь нарисовать, как из раскрытой книги появляется мир.
Темный лабиринт кажется безжизненным, лишь в самом его центре сияет яркий свет. Там Винсент Лоу спорит сам с собой. Вот маска ложится ему на лицо. Вот он считает, что понял истину. С грохотом захлопываются разбросанные повсюду книги без единой строчки на пожелтевших страницах.
Пино поднимает голову и говорит:
-- У тебя опять не выходит, Винс.
Он улыбается:
-- У меня много времени. Собственно, ничего, кроме времени, у меня и нет.
Винсент сидит на троне, прикрыв глаза и прижав к груди руку, -- то ли дремлет, то ли просто о чем-то размышляет. Может быть, придумывает новую историю или безжалостно правит старую. Но его отражение снова и снова бежит от книжной реальности. Под раскрытой ладонью медленно бьется сердце.
12. Hideout
Рил что-то кинула ему, и Винсент машинально вскинул руку, поймав амулет. Почему-то это прикосновение всегда его успокаивало. Он вряд ли бы смог выразить свои ощущения словами, просто сразу же почувствовал себя в безопасности, словно этот кулон был якорем, который удерживал его в этом мире, символом реальности, ключом от двери, выводящей из лабиринта мыслей, страхов и сомнений или хотя бы дающей надежду на спасение.