Ляхов в нетерпении переминался с ноги на ногу. Туровский подошел к нему и хмуро произнес:
– Странно. Именно те, кто был нужен, – и как в воду канули.
– Нет уж, – суеверно отозвался Ляхов. – В воду – хватит. Едем обратно в санаторий? Или будем ждать «ракету»?
– В санаторий, – выдохнул Туровский.
«Я оттягиваю страшный момент… Я знаю, он должен наступить – рано или поздно. И я все сделаю сам, перепоручить не хватит совести…»
Он вдруг почувствовал, как в каждую клеточку тела вливается холод, будто входишь в ледяную воду, медленно, без всплеска, замирая всем существом… «Советская, 10, квартира 5. Маму зовут Надежда Васильевна, папу – Альфред Карлович. Я позвоню в дверь, представлюсь и скажу… Как скажу? Повернется ли язык?»
(Он помнил, как приехал в город Нововятск и прямо с вокзала (особой поклажи не было, налегке) взял такси и отправился домой к Биму. Он очень боялся, что ему выпадет судьба первым принести в дом страшную весть. Но мать, сухонькая, маленькая, совершенно седая, лишь посмотрела воспаленными глазами и прошептала:
– Живой. Что же ты живой, а сына моего нет?
И ударила его в грудь крошечным кулачком, со всей своей немощной яростью…)
– Подождите!
Он вздрогнул и обернулся. Ага, та, глазастенькая, что готовила ужин у примуса.
– Постойте, я вспомнила!
– Что?
– Да тех, о которых вы спрашивали. Я не сразу сообразила, потому что вы говорили о двоих, а их было трое.
– Трое?
– Мужчина, молодая женщина (я подумала, жена) и девочка.
«Так», – спокойно, приказал он себе и спросил:
– Как вас зовут?
– Варвара. Можно на «ты».
– Варвара, опиши мне девочку. Медленно, подробно.
Она наморщила лоб, вспоминая.
– Симпатичная. Но не яркая, понимаете, о чем я… Лет тринадцати, рост обычный, коса темная, а может, темно-русая. Кофточка, юбочка… Вообще-то я видела их мельком, издалека.
– У неё было что-нибудь в руках?
– Да. Мешочек из серой ткани. Узкий, продолговатый.
Туровский вынул из кармана выловленную в воде флейту.
– Похоже?
Она взяла её в руки, поднесла к губам (он отнесся к этому спокойно: какие там отпечатки пальцев, все давно смыла вода).
– Похоже. Но не звучит почему-то.
– Может быть, ты не так держишь? Нужно параллельно губам, а ты торцом…
– Нет, это же блок-флейта. Видите, продольный сквозной канал. А отверстия наверху прикрываются пальцами. Я когда-то в детстве играла. Потом бросила, дура.
– Ты долго училась?
– Три класса окончила. Потом уперлась, и ни в какую.
Света играла не так. Он постарался сосредоточиться. Вот она подносит к губам инструмент… Вот он следит, как флейта мягко, неуловимо скользит в пальцах… Потом перестает следить – сознание проваливается куда-то, будто в черную дыру. Душа наполняется мелодией – грустной, протяжной, словно плач…
У большеглазой скалолазочки Варвары так не получалось. Собственно, у неё не получалось совсем. Флейта издавала лишь жалобное шипение.
– Отверстия наверху чем-то залеплены, – сердито сказала она: – Илом, что ли?
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Но мне кажется, её испортил кто-то…
– Нарочно испортил!
– Нина Васильевна, мне нужно поговорить с Дашей.
Кларова поморщилась.
– Опять вы. Я думала, все уже закончилось.
– Я недолго.
На диване, открыв широкий беззубый рот, лежал чемодан. Юная Дарья деловито складывала туда свои наряды. Вещи Кларовой-старшей огромным тюком покоились рядом, накрытые яркой шалью.
– Съезжаете? – светски поинтересовался Сергей Павлович.
– Хорошего помаленьку. Прав был муж, в следующий отпуск поедем в Ялту, к морю. Надеюсь, хоть там не впутаюсь в уголовщину.
– Насчет уголовщины – это вы зря. Дело гораздо серьёзнее… Даша!
– Ну, – буркнула та, не прерывая своего занятия.
– Скажи мне ещё раз, в котором часу вы со Светой пришли с прогулки.
– Я говорила, пятнадцать минут десятого.
– Дядя Слава пришел до вас?
– Они с мамой сидели на диване…
– Прекратите! – взорвалась Нина Васильевна. – Как вам не стыдно! Она ещё ребенок.
– Когда ушла Света?
Даша задумалась,
– Сразу. Почти сразу…
– Через пять минут? Через десять?
– Может, и меньше. Я не засекала.
– Что было потом?
– Я пошла вниз, к дяде Андрею.
– К вахтеру Андрею Яковлевичу? – уточнил Туровский. – Тебя мама отослала?
– Нет, я сама.
Кларова-старшая вцепилась ему в рукав, словно разъяренная кошка.
– Не смейте! – Лицо её стало красным. Волосы растрепались, глаза метали молнии. – Не смейте! Ваши действия насквозь противозаконны!
– А как насчет ваших действий? – хищно улыбнулся Туровский. – Вы отправили девочку к незнакомому человеку…
– Не лезьте в мою жизнь.
– Я не лезу. Меня интересует совсем другое. Света, выйдя от вас, прошла мимо пустого холла… Наш оперативник в этот момент был в номере у убитых, относил им завтрак. Это было ровно в 9.30. Получается, Света находилась у вас целых пятнадцать минут. А Даша утверждает, что она ушла сразу… Так кто из вас врет? Вы или Козаков?
Запал её кончился. Она безвольно опустила руки и отвернулась к стене.
– Вы пугаете меня.
– А вы заставляете меня предположить, что вы действовали в сговоре с Козаковым. Хотя я и уверен, что это не так. Он просто использовал вас для создания себе алиби.
Она вдруг заплакала – по-детски беспомощно, не вытирай слез.
– Это сон… Стасик – убийца… Не верю. Поймите, это так нереально!
– Смерть Светланы – это очень реально. Она слышала скрип двери за спиной… Когда Козаков ушел от вас?
– Быстро. Он как-то сразу смутился… Раньше за ним такого не водилось, он легко относится к разным условностям. Это и понятно, он одинок…
– От кого он узнал, где поселили женщин?
– От Даши.
Глава 14
ХРАМ
– Вот она.
– Где?
– Да вон, в бело-синей олимпийке. Спортсменка-комсомолка, бля. По лестнице спускается.
Тщедушный мальчик-портье опасливо взглянул на приятеля, бритоголового качка в фирменной кожаной куртке.
– Мишка…
– Ну?
– Если что, меня босс с потрохами сожрет. В прошлый раз, когда ты тут «гулял», он от ментов еле отмазался. И тебя отмазал, между прочим.
– Не ссы. За ней должок. Надо бы получить.
Мишка сплюнул сквозь золотые зубы.
– Мы её культурно хотели покатать на машине, так она, в натуре, начала целку корчить. А потом дядя этот встрял, каратист долбаный. Ну, я тебе рассказывал.
– Это тот дядя, который тебе пластырь на лоб приклеил? – хмыкнул портье, но тут же отскочил на шаг, увидев выражение на лице приятеля. – Шутка. Может, вам номер на двоих организовать? Сделаем в лучшем виде.
– Не, мы уж так, по-рабоче-крестьянски.
Алёнка Колесникова тем временем, помахивая сумочкой, подошла к большому зеркалу и критически взглянула на свое лицо.
Не красавица. Симпатичненькая – это да. Глаза папины. Нос и губы мамины. Вот если бы нос чуть потоньше, а губы – потолще… И лицо чтоб не такое круглое. Лицо-тарелка с глазами-сливами. Меньше жареной картошки надо кушать, подруга. Она поставила сумочку на стул, прижала ладонями щеки. Лицо стало овальным. Так гораздо лучше. И с прической надо что-то делать, а то торчат патлы в разные стороны (она с удивлением подумала: а Валерка на такую каракатицу смотрит с немым обожанием…). «Как-нибудь покрашусь в блондинку, как мама».
– Слушай, – зашептал портье на ухо Мишке. – А вдруг она опять с тем типом? Еще как выскочит!
– Не, я проверил. В баре наверху сидит её пацан. Не тот. Короче. Как мы с ней зайдем в сортир, повесь табличку, типа там ремонт. Понял?
– Ох, Мишка, доиграешься…
– Да не ссы, я сказал. Она ещё и довольна останется.
Алёнка подняла глаза и увидела качка в зеркале позади себя. Тот возвышался над ней, как Эльбрус, и золотозубо улыбался.
– Ну, привет.
– Привет, – отозвалась она.
– Признала?
– А как же. Ты тот дебил из «Мерседеса».