И все же он продолжал идти вперед, стараясь ступать спокойно и уверенно. Вскоре низина кончилась, дорога стала взбираться вверх по склону, поросшему тиком. Таши-Галла не раз приходил сюда для медитации. Этот уголок был словно специально создан для самосозерцания и размышлений. С высоких выступов, спрятанных в мрачноватой зелени, открывался божественный вид на холмистую долину, пересекавшуюся рекой, стремительной и узкой в верховьях, и становившейся широкой и полноводной при впадении в Нангу-Тшо, одно из трех великих озер.
Таши-Галла почувствовал чужое присутствие за два десятка шагов от того места, где жесткий кустарник разросся особенно густо, образовав идеальное укрытие для того, кто до поры до времени не спешит показываться на глаза. Он подошел почти вплотную и остановился, осознавая, что стоит практически на открытом месте, являясь отличной мишенью для стрелы. Пусть. Одно дело убить ничего не подозревающего человека, беспечно подставившего спину, и совсем другое – увидеть близко его лицо – без тени страха и неуверенности, с ожиданием в глазах: давай, покажи, на что ты способен!
Таши-Галла не стал пускать в ход магию, не стал даже отклоняться в сторону. Стрела с черным оперением свистнула где-то далеко над головой и, описав широкую дугу, ушла в землю. В кустах завозились, послышалась ругань, и злой, как пещерный дух, Кьюнг-Ца вылез наконец на открытое место, отбросив лук и вытащив из ножен длинный тонкий меч.
– Что тебе нужно? – устало спросил Таши-Галла.
– Разделаться с тобой, – проговорил Кьюнг-Ца. – Раз и навсегда.
Таши-Галла почувствовал волну удушающей ненависти, исходившую от противника, и окончательно успокоился. Клокочущая ярость, которую источает человек, делает видимыми все его помыслы и намерения, будто те отражаются в большом чистом зеркале.
– Учитель всегда отдавал тебе предпочтение. Да за это… За десятую долю этого я готов был отдать пол жизни!
Кьюнг-Ца почти плакал. Таши-Галла видел его напряженный живот, белые, сведенные судорогой пальцы… Сейчас он сделает обманное движение вправо и нанесет косой удар – вот сюда, в незашищенный левый бок…
– Разве я сделал учителю что-то плохое? Я лишь сказал ему, что путь Черной магии – не для меня…
– Предатель! – выдохнул Кьюнг-Ца и бросился вперед.
Именно так, начав с обманного движения. Таши-Галла спокойно шагнул навстречу – медленно и плавно, будто нехотя, оказавшись вдруг лицом к лицу с противником, где его длинный меч стал неожиданно бесполезным, и несильно ткнул его собранными в щепоть пальцами в точку чуть выше ключицы.
Обойдя бесчувственное тело кругом, он поднял с земли меч и осмотрел сверкающий клинок, грустно подумав о том, как несправедливо было позволять прекрасному оружию попасть в недостойные руки.
– Убей меня, – прохрипел Кьюнг-Ца, порываясь встать.
Таши-Галла покачал головой.
– Я отправляюсь в монастырь Син-Кьен, чтобы приобщиться к светлому учению Будды. Хотя и не знаю, буду ли я принят… Слишком много черных дел я успел совершить. Так неужели ты думаешь, что я стану отягощать свою карму ещё и убийством?
Он сосредоточил взгляд на лезвии меча. Несколько мгновений – и Кьюнг-Ца с изумлением увидел, как клинок, сработанный лучшими мастерами в кузницах Ньяка, вдруг закурился легким белым дымком и со звонким щелчком сломался пополам.
– Это Мое последнее колдовство, – сказал Таши-Галла и с презрением зашвырнул обломки в кусты. – Я больше не маг. Я не стою у тебя на дороге – не стой и ты на моей.
И, развернувшись спиной, пошел прочь. Кьюнг-Ца посмотрел ему вслед, потянулся к валявшемуся на земле луку и вложил в него стрелу. И тут же понял, что выстрелить не сможет. А если и найдет в себе силы натянуть тетиву, стрела все равно не найдет цель, до которой было всего-то несколько шагов. Как и в первый раз.
Сидя у себя дома в одной из комнат на низкой кушетке, сделанной лучшими индийскими резчиками, лама Юнгтун Шераб видел все, что произошло, правда в несколько другом измерении. Его бывший ученик представлялся ему ярким и чистым голубым пятном, будто человеческая фигура была закутана в саван. Видел он и черный вихрь боли, охвативший Кьюнг-Ца, – не боли от удара в ключицу, а другой, более сильной, от сознания того, что никто никогда не перебегал ему дорогу…
Один из учеников, Рота-Лхаг, принадлежавший кругу посвященных, бесшумно возник за спиной.
– Вы отпустили его, учитель? – тихо спросил он.
– Дети Шара могут находиться где угодно, – проговорил Юнгтун Шераб. не открывая глаз. – В любой из трех обителей. Они могут забыть, кому они принадлежат. Но однажды Шар призовет их – и они придут.
Таши-Галла ощутил свободу… Что ж, тем больнее будет возвращаться в клетку.)
Сейчас вожак бандитской своры тоже источал ярость. Желанная добыча опять ускользнула из рук.
– Вы защищаете предателя, мой господин.
– Мне нет дела, до твоего мнения. Ты обязан только повиноваться.
– Простите…
– Ты сопроводишь их до Лхассы – и учителя, и ученика. Проследишь, чтобы в дороге не случилось неожиданностей. И самое главное: если они вдруг пожелают сменить или продать лошадей – этого нельзя допустить ни в коем случае. – Он помолчал. – Ты ещё успеешь поквитаться с обоими. Скоро.
Кунь-Джи, выглядывающий из-за двери зала Бодхисаттв, непроизвольно охнул. Двое у калитки разом повернули головы, но монаха не заметили (по крайней мере, он очень надеялся на это).
Он мигом забыл о деревянной фигуре, лежавшей на верстаке. Серебряные монеты, которым он недавно так радовался, жгли ладонь, и он отбросил их, словно гремучую змею.
Храм спал. В келье наверху, куда вела узкая каменная лестница, почивал настоятель, лама Пал-Джорже. А может быть, и не почивал, а молился при свете масляного ночника… Кунь-Джи засомневался: можно ли прерывать полуночную молитву? Еще ни разу настоятеля не беспокоили в такой час…
Подобрав полы своей хламиды, Кунь-Джи взбежал вверх по ступеням и робко постучал в дверь с низким сводом. Из кельи настоятеля не доносилось ни звука, но монах надеялся, что его услышат. Всемилостивый. Будда говорил своим ученикам: стучите, и врата откроются перед вами. И сами поспешите отворить, если услышите просящий голос…
И вдруг он отпрянул. Что-то случилось с дверью. Еще мгновение назад она состояла из тяжелых деревянных брусьев – и неожиданно заколыхалась, будто поплыла… И монах разглядел; что это не брусья, а отрубленные человеческие конечности – голые синеватые ноги, из которых сочилась кровь, руки со сведенными судорогой пальцами… Он в ужасе попятился и наткнулся спиной на взгляд. И обернулся.
Человек, которому он недавно открыл ворота, спокойно протягивал ему серебряные монеты.
– Возьми, – сказал он. – Ты обронил их.
– Нет, – прошептал Кунь-Джи. – Нет, не надо!
Ему показалось, что монеты раскалены докрасна.
– Как знаешь.
Одна из монет, та, что лежала сверху, вдруг сорвалась со своего места, свистнула в воздухе и чиркнула отточенным краем по горлу монаха.
Было совсем не больно. Он поднес руку к ране и с удивлением увидел липкую кровь на ладони. Лицо незнакомца стало раздуваться, словно капюшон у кобры, потом потеряло резкие очертания и пропало, и Кунь-Джи увидел каменную ступеньку близко, прямо у левой щеки.
Он скатывался по лестнице, уже не ощущая собственного тела. Все кувыркалось перед глазами, постепенно погружаясь в мягкую черную пустоту. А потом он увидел любимого Бодхисаттву – деревянную фигуру, которую он так и не успел завершить. Бодхисаттва улыбался – уголки губ чуть загнулись вверх, и добрые лучистые глаза смотрели на него. Кунь-Джи знал, что теперь эти глаза будут сопровождать его в путешествии на Колесе Истории, пока не наступит срок его следующего воплощения… Когда? Еще нескоро, может быть, через тысячу лет…
…И сами спешите отворить, если услышите просящий голос…