И будто этого осознания мне было мало, меня поспешила «подбодрить» внезапно пробудившаяся логика, шепнувшая мне, что нападение с похищением — это не то событие, после которого человека отпускают на все четыре стороны с добрым напутствием. Судя по всему, и сам Штырь здесь объявился по одной простой причине — он просто хотел лично поиздеваться надо мной, прежде чем мой бездыханный труп забросают мусором в каком-нибудь подземном отнорке.
Мой болезненно пульсирующий мозг с некоторым трудом воспринимал посылы моего дара, который улавливал то садистское предвкушение, что исходило от большинства присутствующих, яснее любых логических доводов говорил мне о том, что в глазах этих людей я уже не жилец и что умирать я буду долго и мучительно.
— Что ты притих, голубчик? Страшно стало? — Штырёв омерзительно улыбался, отсвечивая каким-то полусумасшедшим огоньком в глазах. — Правильно, что боишься меня! Но, может, прежде чем я начну с тобой веселиться, ты мне коротко поведаешь, где ты научился так ловко руками махать и стрелять? Нет, правда! Нам с пацанами очень любопытно! Мы, стыдно признаться, даже надумать успели невесть что о тебе! А ты оказался каким-то колдуном из телевизора. Вот как так, а?
Эх… хотелось, конечно, потянуть немного времени, да только что я мог ответить на это? Не рассказывать же про свой дар, способность поглощать чужую боль, разгоняя ей свой организм, про тренировки тела и восприятия на запредельных для человека скоростях? Хотя если уж это будут мои последние слова, то можно и не хранить больше эту тайну?
— Ну что ты замолк, выродок? — Штырь схватил меня за волосы и тряхнул так, что клацнули зубы, а сразу же следом за этим щеку обожгло хлестким ударом тыльной стороной ладони. — Где теперь твоя смелость?! Ссышь даже словечко вымолвить, а?!
Я посмотрел в глаза этого скота в человеческом обличье, и меня снова окатило потоком жуткого отвращения от его эмоций. Совершенно гнилой человек, который упивался своим превосходством и минуткой абсолютной власти над скованным пленником. Впервые в жизни я познал неистовое желание не просто убить, а жестоко изничтожить, превратив в месиво из плоти и костей, человека, который стоял передо мной. Уж кто-кто, а конкретно эта тварь заслуживала подобной участи. Я не просто чувствовал это, я видел эту скверну и погань в нем, что отравляли вокруг него даже воздух, которым он дышал. Следом за этим жгучим желанием пришел гнев на самого себя, за собственное бессилие и за проявленную беспечность. Поехал прокатиться по Москве, блин…
Этот порыв безнадежной ярости вытеснил страх за собственную жизнь. Теперь мне хотелось ругаться и сквернословить, не позволяя себе хоть в чем-то унизиться перед этой компанией ублюдков.
— Мне казалось, что это ты на меня натравил своих крысенышей, а сам осмелился высунуться только тогда, когда я оказался закован. Тебе ведь даже не хватит духу снять с меня наручники. Так и кто же из нас двоих ссыт, Штырь?
— Ха-ха! Пацаны, да у нас тут юморист нарисовался! — Пацаны послушно гоготнули на реплику своего босса, который за показным весельем пытался скрыть вспышку ярости, обуявшую его от моих слов. — Не для того тебя ловили, чертила, чтоб сейчас наручники снимать!
Для придания весомости своему изречению авторитет с широкого размаху залепил мне кулаком в живот, отчего воздух со свистом покинул мои легкие и еще полминуты никак не мог туда пробиться.
Обретя вновь способность дышать, я сморгнул выступившие на глазах слезы.
— Вот видишь, Штырь, я оказался прав. Здесь ссыкло только ты один. — Прошипев эту фразу, я попытался плюнуть в нависающее надо мной лицо, но слюны в пересохшем рту было не очень много, да и своей густотой она могла посоперничать с улиточным муцином, так что я только запачкал себе подбородок, так и не попав в своего пленителя.
Штырь сперва отшатнулся, брезгливо скорчившись, а потом, поняв, что сумел избежать моего снаряда возмездия, мерзко расхохотался.
— Борзый, сучара? Ну сейчас я тебя обломаю… Боров, дай-ка мне зубочистку свою.
Подошедший Боря (надо же, какое, оказывается, подходящее у него прозвище) протянул мужчине строгого вида складной нож с вороненым клинком, противно при этом ухмыляясь. Штырь ловко махнул рукой, выбрасывая лезвие, а другой больно схватил меня за нос, сильно сдавив двумя пальцами. Навалившись мне на ноги, чтобы я не мог его пнуть или оттолкнуть, он паскудно осклабился.
— Ну что, петух?! Сделаем из тебя Буратину? Ха-ха-ха!