Парень потрясённо отпускает мой локоть, ну а я выдаю свою фирменную некромантсткую ухмылку, широкую и злую.
— Саш, да что с тобой? — тон, «ах как я оскорблен», прям до самых гланд.
Наверное, надо раскрыть карты, чтобы он отстал наконец. Задумавшись где-то с минуту просто смотрю ему в глаза, пытаясь найти далекий свет сожаления или раскаяния. Да, это моя личная убогая теория, я думаю, что в каждом человеке есть свет. Кто-то сияет ярко, озаряя все и всех вокруг добром и радостью, ну вот есть такие люди, после общения с которыми ты становишься капельку счастливей. В других маленькое личное солнце освещает лишь внутренний мир человека, делая его хоть и не компанейским добряком, но очень честными, преданным и надежным. И последний тип, чей свет запрятан так глубоко, что кажется он и вовсе померк, утерян, забыт. Но он есть, и порой проявляется, неожиданно и ярко. В глазах напротив, таких красивых и таких жестоких, света нет, он спрятан слишком давно и глубоко.
— Видишь ли Константин, мне стали известны подробности твоего разговора, а также зажиманий с Настюшей Смирновой в аудитории 302 б. Поэтому отвалил от меня на хрен! — рявкнула в стиле мэтра Картона.
— Ты подслушивала? — его глаза бегают, а губы белеют.
— Не совсем так, — отвечаю уклончиво. Чисто технически подслушала Александра, а не я и ему знать об этом не обязательно.
Парень стоит озадаченный и смотрит по сторонам, пытаясь найти подсказки что же говорить дальше. Стены молчат и не желают подкидывать годных вариантов.
— Ну вот и выяснили, — говорю весело и хлопаю его по плечу, — А теперь дай пройти и не мозоль глаза больше.
Я уже говорила, что триумфальная походка у меня получается отменно? Ухожу, вскинув голову, не торопливо как на прогулке.
На второй паре как ни вглядываюсь в слайды, с полотнами голландцев, ни праста ни других тварей больше не замечаю.
Следующие занятия — рисунок.
Они проходят в большой светлой мастерской, в которой расставлены мольберты, доски и специальные парты с наклоном. Костя ожидаемо со мной не садится, молодец хороший мальчик, внял. Поэтому сегодня я занимаю целую парту. Очень на руку, вдруг сейчас опозорюсь, так хоть по-тихому.
Тема занятия, мужской портрет. Инструмент — карандаш. Все просто и понятно, но не для меня. Петр Алексеевич наш преподаватель садится за свой стол и утыкается в графический планшет.
Так, ну кого рисовать для меня не вопрос. Но вот как? Закрываю глаза и вспоминаю одно счастливое утро. Мы валяется с любимым в постели, выходной день, Питер у родичей и комната наша на два дня.
Солнечный свет заливает комнату. Играет на золотых кудрях парня. Маркус лежит на спине закинув руки за голову, расслабленный и счастливый. Я пристроилась рядом на животе, поднявшись на локтях всматриваюсь в родное лицо. Пальцем провожу по кругу от подбородка до лба и обратно.
Рука с карандашом намечает овал.
Потом веду сверху по линии носа до губ, прохожу пальчиками над бровями. Карандаш делает разметку лица, крест-накрест.
Марк щурится как довольный кот, а я все не прекращаю легонько касаться его лица. Мне кажется, на кончиках пальцев поселилась любовь, и я аккуратно наношу её как невидимую краску на загоревшую кожу. Ощущаю на себе взгляд, и в нем чудится вся нежность мира. Хочу запомнить его таким. Счастливым и безмятежным, полным любви и ласки.
Возвращаюсь в реальность, рука как будто сама наносит штрихи и линии, где-то затирая пальцем. Постепенно образ из моей памяти переходит на бумагу. Даже выражение глаз на удивление передается. Обычно карандашом такое сложно изобразить. Со спины подходит Петр Алексеевич, довольно цокает языком.
— Превосходно Александра, очень яркий типаж, это живой человек или из телевизора?
Он забавный, всегда спрашивает не из телевизора ли? Очень яро наш мастер не одобряет гаджеты и ТВ, при этом не отлипая от своего планшета. Подзывает остальных ребят и на моем портрете, как на примере указывает основные особенности и нюансы мужского портрета.
— Кто это? — спрашивает Костя ревниво.
— Это мой …, — с губ рвется любимый, но вовремя отдёргиваю себя. — мой знакомый.
— Знакомый, — тянет Петр Алексеевич, — А пригласите-ка его к нам натурщиком, очень фактурный типаж, приговаривает с восторгом. — Уж вам то Александра не откажет, — улыбается так понимающе лукаво, как будто подсмотрел картинку целиком, и смятую постель и обнаженный торс и пылинки в солнечном луче.
— Он уехал, — говорю сухо.
Внутри опять поднимается буря. Никогда, никогда я его не увижу больше. Не узнаю, как сложилась его судьба. Боль возвращается. Вонзается иглами в сердце, я уговариваю себя, что возможно останься я в Элирии мои страдания были бы еще сильней.